Основание Иерусалимского королевства. Главные этапы Первого крестового похода - Стивен Рансимен Страница 19

Перед горожанами-христианами встал один фундаментальный вопрос: имеют ли они право сражаться за свою страну? Ведь их религия — религия мира, а война означает убийство и разрушение. Первые христианские отцы не имели на этот счет никаких сомнений. Для них война была самым настоящим убийством. Но после триумфа Креста, после того как вся империя стала христианской, разве ее граждане не должны быть готовы с оружием в руках защитить ее благополучие?

Восточная церковь так не считала. Ее великий законодатель в сфере канонических правил святитель Василий хотя и признавал, что воин обязан подчиняться приказу, но все же утверждал, что всякий повинный в убийстве на войне должен в покаяние три года воздерживаться от причастия. Эта рекомендация была слишком строга. На самом деле византийских солдат готовили не как убийц, но их занятие не приносило им ни славы, ни престижа. Смерть в бою не считалась почетной, а смерть в бою с иноверцами не считалась мученической; мученики умирали вооруженными только своей верой. Воевать с иноверцами полагали делом прискорбным, хотя порой и неизбежным, а воевать с собратьями-христианами было вдвое хуже. Более того, в истории Византии на удивление мало захватнических войн. Юстиниан вел свои кампании с целью освободить римлян от их варварских угнетателей, Василий II против болгар — чтобы вернуть провинцию империи и устранить угрозу для Константинополя. Византия всегда предпочитала мирные методы, даже если они подразумевали дипломатические околичности и денежные подкупы. Западным историкам, привыкшим восхищаться военной доблестью, действия многих государственных мужей Византии казались трусливыми или коварными, но обычно эти мужи руководствовались искренним желанием избежать кровопролития. Царевна Анна Комнина, одна из самых типичных византиек, ясно пишет в своей истории, что, как бы глубоко ее ни интересовали военные дела и как бы высоко ни ценила она успехи отца на поле боя, война была для нее постыдным делом, последним средством, когда все остальные способы потерпели крах, то есть война сама по себе была признанием неудачи.

Запад был далек от таких просвещенных взглядов. Сам святой Августин признавал, что войны можно вести по велению Господа Бога, а военизированное общество, возникшее на Западе в результате варварских нашествий, неизбежно стремилось найти оправдание своему привычному занятию. Развивающийся рыцарский кодекс, поддержанный народными сказаниями, превозносил героя-воина, а миролюбец приобретал несмываемое черное пятно на своей репутации. Церковь не могла побороть подобных умонастроений. Она скорее стремилась направить воинственную энергию в те русла, которые в итоге будут выгодны ей самой. Священная война, то есть, иначе говоря, война в интересах церкви, стала допустимой и даже желательной. Папа Лев IV в середине IX века заявил, что всякого, кто погибнет в битве, защищая церковь, ждет райское блаженство. Папа Иоанн VIII несколько лет спустя приравнял павших на священной войне к мученикам; если они сложили голову в бою с оружием в руках, им отпускались все грехи. Но при этом воинам полагалось быть чистыми сердцем. Николай I утверждал, что осужденные церковью за грехи не должны брать в руки оружия, разве что для битвы с иноверцами.

Однако, хотя высочайшие церковные авторитеты и не осуждали войны, на Западе все же встречались мыслители, которых она возмущала. Германец Бруно Кверфуртский, принявший мученическую смерть от рук язычников-пруссов в 1009 году, приходил в негодование из-за войн, которые вели современные ему императоры с единоверцами-христианами: Оттон II с французским королем, Генрих II с поляками. Движение за мир уже началось во Франции. Собор, прошедший в Шарру в 989 году, куда съехались аквитанские епископы защищать неприкосновенность духовенства, выступил с предложением, чтобы церковь гарантировала беднякам мирную жизнь. На соборе в Ле-Пюи на следующий год предложение повторили уже тверже. Ги Анжуйский, епископ Пюиский, заявил, что без мира никто не может лицезреть лика Господа, и поэтому побуждал всех людей стать сынами мира. Несколько лет спустя Гийом Великий, герцог Аквитанский, продолжил эту мысль. На соборе в Пуатье, который он созвал в 1000 году, было постановлено, что отныне споры надлежит решать не силой оружия, а правосудием, и любой, кто откажется подчиниться этому правилу, подлежит отлучению от церкви. Герцог и его знать торжественно поклялись соблюдать запрет; и король Франции Роберт Благочестивый последовал их примеру, введя аналогичное правило на своих землях. Движение за мир по-прежнему интересовало церковь главным образом с точки зрения сохранения ее имущества от лишений и бедствий войны; и с этой целью прошел еще целый ряд соборов. В Вердене-сюр-ле-Ду в 1016 году была составлена формула клятвы, которую приносила знать, обязуясь никогда насильно не забирать в свои войска ни священников, ни крестьян, не топтать их посевы и не отнимать у них домашнего скота. Клятву стали добровольно приносить во всей Франции под возгласы собравшихся священников и прихожан: «Мир! Мир! Мир!»

Этот успех подвиг некоторых восторженных епископов пойти еще дальше. В 1038 году Аймон, архиепископ Буржский, повелел, чтобы всякий христианин старше пятнадцати лет объявил себя врагом нарушителей мира и был готов при необходимости выступить против них с оружием в руках. Создавались мирные лиги и сначала действовали эффективно, но вторая половина архиепископского повеления оказалась более заманчивой, чем первая. Толпы вооруженных крестьян под предводительством священников стали громить замки неуступчивых аристократов, и это нищенское ополчение вскоре начало действовать так огульно и приводить к таким разрушениям, что властям пришлось разбираться с ним силой. После того как великая Лига мира сожгла деревню Бенси, граф Деоля Одон разгромил ее на берегах Шера. По нашим сведениям, в битве погибло не менее семисот священников.

Между тем предпринимались и более здравые попытки ограничить войну. В 1027 году Олиба, епископ Вика, созвал синод в Тулуже, что в Руссильоне, который запретил всякие военные действия в день отдохновения. Эта идея перемирия, которое распространяется на святые дни, была расширена, когда под влиянием великого клюнийского аббата Одилона епископы Прованса, которые, по их собственному утверждению, выступали от имени всей галльской церкви, в 1041 году направили послание итальянской церкви, требуя, чтобы Божье перемирие соблюдалось также и в Страстную пятницу, Великую субботу и в праздник Вознесения. Церковь Аквитании уже последовала по стопам Прованса. Но герцогство Бургундское пошло еще дальше и присовокупило к перемирию все дни между вечером среды и утром понедельника, а также добавило период от начала Рождественского поста до первого воскресенья после Богоявления, а к неделе после Пасхи — еще Великий пост и Страстную неделю. В 1042 году Вильгельм Завоеватель, устанавливая законы для Нормандии, включил в перемирие период между Молебственными днями ^[24] до праздничной недели после Пятидесятницы. В 1050 году собор в Тулуже рекомендовал прибавить к нему также три праздника Девы Марии и дни главных святых. К середине века идея перемирия Господня, казалось, уже вполне укоренилась; и великий Нарбоннский собор 1054 года попытался скоординировать его с идеей Божьего мира, защищая имущество церкви и бедняков от бедствий войны. И то и другое христианам надлежало соблюдать под страхом отлучения, а кроме того, собор постановил, что христианин не должен убивать другого христианина, «ибо лишающий жизни христианина проливает кровь Христову».