Восстановление нации - Казимир Валишевский Страница 18

До сего времени религиозные интересы не занимали никакого места в бунтовщичестве. Требования, представленные незадолго до того в Варшаве казацкими депутатами, имели в виду в одном из параграфов передачу отнятых в Украйне церквей православному культу, но лично Хмельницкий, казалось, совершенно не интересовался этим вопросом. В Киеве, на другой день после долгих разговоров с Паисием, «великий князь русский» был уже не тем человеком. Он выставляет себя горячим защитником «истинной веры», он намерен предоставить ей на берегах Днепра самые обширные привилегии и таким образом поворачивается спиною к католической Польше. Прибыв в Переяславль в 1649 году, уполномоченные Польши тотчас же заметили происшедшую в нем перемену. Они думали, что будут иметь дело с раскаявшимся бунтовщиком, который по дороге в Варшаву «склонился перед величием новоизбранного короля», как любила выражаться по этому поводу шляхта, – теперь они очутились перед вторым государем, который третирует их с высоты своей власти, оставаясь тем не менее казаком, диким, грубым и почти постоянно пьяным.

Брацлавский палатин, неизменный Кисель, все еще находившийся на своем посту, никак не мог добиться даже переговоров об этом со свирепым повелителем. В тот день, когда аудиенция уже была назначена, она была отложена в последний момент: гетман занят, он принимает иностранных послов. На другое утро Кисель заставляет дать себе пропуск, и его принимают, осыпая градом ругательств:

– Завтра! Приходите завтра! Сегодня я слишком много пил! Да эти переговоры не приведут ни к чему! Через три или четыре недели я выступлю в поход, и я всех вас вздерну! Я вас раздавлю и кончу тем, что передам вас султану!.. Король! Что мне до короля? Я сам больше значу, чем он, так как у меня нет шляхты, которая заставляла бы меня плясать под свою дудку. Я русский и самодержавный государь… Вы воображаете, что можете испугать меня шведами? Я им наделаю хлопот… Пусть их будет пятьсот тысяч, они не устоят перед моими казаками и татарами… Теперь не время для договоров. Делая раньше то, чего я не думал, я должен, наконец, сделать то, что я задумал. Я должен освободить весь русский народ от польского рабства… Я выну саблю в виде мести за личное оскорбление, но вложу ее в ножны, лишь отомстив за православную веру… Чернь поможет мне дойти до Кракова, а Тухай-бей, мой брат, моя душа, мой бесподобный сокол, меня не оставит… Я не буду воевать за границей: с меня довольно Украйны, Подолии и Польши; я буду достаточно богат и силен в своем отечестве, границы которого я отодвину до Хельма, Лемберга и Галича, и, разбив лагерь на Висле, я скажу полякам: «Спокойно, ляхи! Замолчите, ляхи!»

Было совершенно невозможно спорить с человеком, способным на такие уклонения мысли и говорившим подобным языком. Даже натощак Хмельницкий не умел придать своим честолюбивым замыслам благоразумную форму. Империя, которую он думал ввести в концерт европейских держав, представлялась ему лишь результатом счастливых битв, плодотворных грабежей и необузданных кутежей. Никакая идея организованного существования еще не появлялась в его уме среди этой военной оргии, которую он сделал непрерывной и в которой заключалась вся его деятельность. В остальном Украйна оставалась лишь развалиной польской культуры, поскольку ее пощадил этот вихрь, причем революционный поток успел вырыть пропасть между увлеченными им народными массами и верхними слоями, которые тем более были готовы подчиниться притягательной силе польской культуры.

Под влиянием обстоятельств гетман должен был снова прийти к мысли о соглашении с Польшею, но в этот момент влияние Паисия взяло верх над мнением Выховского и он последовал другому направлению. Он кончил тем, что вступил в разговор с Киселем и сообщил ему свои условия, думая, без всякого сомнения, что они явятся неприемлемыми. Он требовал именно уничтожения унии, желал, чтобы польские подданные не исполняли никаких функций в Украйне, и требовал для киевского митрополита второго места в польском сенате после гнезненского архиепископа, примаса королевства. Но когда Казимир поспешил подписать эти требования, он заявил, что изменил свое намерение. Спустя несколько дней вместе со своими казаками и татарами, более многочисленными теперь под личною командою хана Ислам-Гирея, он окружил и осадил в маленьком городе Збараже горсть польских дворян и солдат, собравшихся вокруг храброго начальника, которого мы уже знаем и который нашел там освящение своей нарождающейся славы, Иеремии Висьневецкого.

Известный романист Сенкевич пустил в ход все чары своего таланта, чтобы воспроизвести этот эпизод, который, даже в истории, дает обилие эпических черт почти сверхъестественного героизма и показывает, какая сокровищница благородных порывов еще хранилась в недрах уже клонившейся к упадку Польши.