Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущёв - Елена Зубкова Страница 18

Хрущёв с космонавтами Юрием Гагариным и Германом Титовым на трибуне Мавзолея. 1961 г.

На самом деле вместо «спутника» ждали «Луну Эйзенхауэра». Именно так называли газетчики американский аналог советского аппарата. В США работы над созданием искусственного спутника Земли начались сразу после войны. В СССР тогда эта идея увлекала немногих, а на государственную поддержку не приходилось рассчитывать вовсе.

В середине пятидесятых все изменилось. Космос стал еще одним полем соперничества двух сверхдержав – СССР и США. Причем и советские, и американские ученые пообещали приурочить запуск первого спутника к Международному геофизическому году. Он начинался в июле 1957-го. Поэтому торопились все.

В Советском Союзе работами по спутнику руководил Сергей Королёв. Работали параллельно – над спутником и ракетой-носителем. Когда СССР включился в космическую гонку с США, у нас не было ни того, ни другого. Успешное испытание ракеты, знаменитой королёвской Р-7, произошло только в августе 1957 года – после целого ряда неудач. Спутник стартовал полтора месяца спустя. И никто не мог гарантировать успех. Но 4 октября характерные сигналы спутника с орбиты услышал весь мир.

Никита Хрущёв с космонавтами Валентиной Терешковой, Павлом Поповичем и Юрием Гагариным. 1963 г.

Хрущёв был в восторге. По космосу СССР не только догнал Америку, а сразу обогнал. Это был серьезный удар по престижу США. Хрущёв ликовал, радовался почти по-детски, что даже по весу советский спутник превосходит своего американского сородича. «У них спутник с апельсин, а у нас целых 80 килограммов», – говорил он. Советский лидер не уставал повторять: «СССР обогнал ведущую капиталистического страну – США – в области научно-технического прогресса».

Практически все СМИ мира, включая американские, расценивали запуск советского спутника как победу СССР и поражение США. Журнал Fortune был, пожалуй, самым жестким и откровенным: «Мы не ждали советского спутника, и поэтому он произвел на Америку Эйзенхауэра впечатление нового технического Пёрл-Харбора».

Журналисты обрушились с критикой на американского президента. Эйзенхауэр, отвечая на вопрос о причинах советских успехов и американских неудач, имел неосторожность уйти от прямого ответа, сославшись на то, что он, мол, «не ученый». «Если так, то он и не президент», – комментировали высказывание Эйзенхауэра газетчики.

Советский спутник стал не только событием в мире науки – он создал юридический прецедент, новое правовое поле в международных отношениях. По мнению журналиста The New York Times, «Советский спутник вторгся на суверенную территорию США. Теоретически мы имеем право его уничтожить». Вызов приняла газета «Известия» и отвечала: «Советский Союз имеет полное право запускать спутники туда, куда захочет». Этот неофициальный спор невозможно было разрешить, поскольку никакой юридической нормы по поводу освоения космического пространства просто не существовало.

Ситуация немного разрядилась после того, как через 119 дней после запуска советского спутника в космос наконец стартовал его американский аналог. Его назвали Explorer. Однако остроумные газетчики немедленно переименовали американский спутник, окрестив его «дядюшка Сэмник». Про «Луну Эйзенхауэра» уже никто не вспоминал.

Хрущёв, правда, не упустил случая еще раз уколоть Эйзенхауэра, припомнив лунную тему. Во время своего визита в США в 1959 году он подарил Эйзенхауэру копию лунного вымпела. Того самого, что незадолго до этого доставила на Луну советская ракета. Опять раньше американцев. Так Хрущёв еще раз хотел продемонстрировать приоритет СССР в освоении космоса.

Запуск спутника действительно поднял международный авторитет Советского Союза. А вместе с ним и авторитет Хрущёва. Спутник как будто дал ему право на равноправный диалог с Западом. В западной прессе все чаще стало появляться новое словечко – «паритет». Хрущёв был настроен миролюбиво. Он рассуждал просто: мы вас обогнали, но готовы с вами сотрудничать и договариваться, «давайте встретимся и по-деловому обсудим назревшие международные проблемы».

12 апреля 1961 г. стал днем нового триумфа советской космической программы – состоялся запуск первого пилотируемого космического корабля. Весь мир узнал имя первого космонавта Земли – гражданина СССР Юрия Гагарина. Хрущёв гордился победами в космосе как своими личными достижениями.

Успехи в космосе буквально окрылили Хрущёва. На их фоне казались достижимыми и другие проекты, считавшиеся раньше почти фантастическими. Например, построение коммунизма. Летом 1961 года советские граждане узнали, что через двадцать лет они будут жить при коммунизме. Именно тогда был опубликован проект новой программы партии, уже третьей по счету. Ее назвали программой построения коммунизма. И этот бросок в коммунизм тоже, как ни странно, был попыткой номер три.

Первый раз о коммунизме как задаче программной для партии заговорили на ее XVIII съезде, в 1939 году. Но тогда любителям рисовать картины светлого будущего помешала война. Как только война закончилась, работа над новой программой партии закипела вновь. Так состоялась вторая попытка. В 1947 году проект программы был готов. «Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков), – говорилось в тексте проекта, – ставит своей целью в течение ближайших 20–30 лет построить в СССР коммунистическое общество».

Так что магические 20 лет родились в голове Хрущёва вовсе не случайно. Расчет сроков был максимально прост: меньше нельзя – не успеть. И больше нельзя – не дожить. И тогда любые обещания, любые цели перестают быть привлекательными. Отсюда лозунг: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме». Кстати, в отличие от партийных теоретиков Хрущёв за слова не цеплялся. И свое понимание коммунизма объяснял так: «Чтобы человек жил без нужды, чтобы он всегда имел работу, которая ему по душе, чтобы не думал с тревогой о завтрашнем дне…» Кто бы возражал против такой программы коммунизма?

Поэтому Хрущёв хотел сделать не просто программу, а своего рода расписание движения к заветной цели. Чтобы люди в каждом конкретном шаге ощущали его результаты. В сталинской программе подобная роль отводилась великим стройкам коммунизма. Они служили символами приближения к будущему. Хрущёву этого было мало. Так в программе партии появились цифры и расчеты. И коммунизм стал измеряться в тоннах чугуна и нефти, процентах роста национального дохода и производительности труда. Говорят, что эти расчеты были взяты буквально с потолка. Это не совсем так. На самом деле в их основе лежали официальные показатели развития советской экономики в конце 1950-х годов. И оптимистичные прогнозы на будущее, конечно.

Люди, более трезвомыслящие, пытались убрать из текста программы упоминания о тоннах и процентах. И тем более данные о том, как мы будем догонять и перегонять Америку. Но в этом вопросе Хрущёв был непреклонен. И даже полагал, что некоторые расчеты выглядят излишне острожными. «Занижать нам невыгодно, – объяснял свою позицию Никита Сергеевич, – потому что мы снижаем тогда агитационное воздействие на умы как внутри, так и вовне».