Стамбульский оракул - Майкл Дэвид Лукас Страница 18

— Хорошо, — ответил за нее Якоб и опустился на стул рядом с Элеонорой. — Ваша взяла.

Прошло довольно много времени, прежде чем они вышли от модистки со свертками в руках и спустились вниз на фуникулере. В дополнение к шелковому платью с рукавами-буф и бантом Монсеф-бей купил Элеоноре три платья на каждый день, две пары туфель и множество других вещей, которые, как пояснила мадам Пуаре, были совершенно необходимы девочке.

— Благодарю вас, Монсеф, — сказал Якоб, когда они переезжали Галатский мост. — Давайте сначала заглянем к Хаки Бекиру, а потом рассчитаемся.

— Да, — повторила за отцом Элеонора, — спасибо, большое спасибо.

— Пустяки, — начал отнекиваться Монсеф и замахал руками, останавливая поток благодарностей. — Какие пустяки.

Перед въездом на Египетский базар экипаж сначала свернул в оживленный проулок, весь заставленный прилавками, а затем еще долго петлял по узким улочкам, пока наконец не остановился в грязном тупике, по обе стороны которого располагались лавки золотых дел мастеров. Они вышли из экипажа и прошли мимо стариков, коротавших дни за чашкой чая и партией в нарды или просто перебиравших четки. В самом конце тупика виднелась обшарпанная зеленая дверь, которая вела в лавку влиятельнейшего стамбульского торговца коврами, сирийца по имени Хаки Бекир. Элеонора слышала от отца о Хаки Бекире и его коллекции ковров. Но одно дело — услышать, а вот увидеть все своими глазами! Лавка освещалась единственной газовой лампой и солнечным светом, который с трудом проникал внутрь сквозь грязные окна. Комната походила на пещеру, всю ее — от пола до потолка — загромождали ковры. Должно быть, только в ней хранилось не меньше тысячи ковров. А сколько же еще скрывалось во многочисленных подвалах, с которыми сообщалась лавка!

— Монсеф-бей.

Из-за сложенных штабелями ковров появился полный человек с оспинами на лице, он был одет в белейшую рубаху и зеленую феску. Это был Хаки Бекир. Он раскрыл объятия и бросился навстречу гостям.

— Господин Коэн, — произнес бей, покашливая в кулак, — позвольте представить вам моего друга и делового партнера, высокочтимого Хаки-Абдель-Азиза-Ибрагима Бекира.

Хаки Бекир закивал, подошел поближе и принялся трясти руку Якоба. Потом указал на скамью, которая шла вдоль стены лавки, сцепил пальцы в замок и перебросился парой слов с беем. Хаки Бекир говорил только по-арабски, так что Монсефу-бею пришлось переводить.

— Если вы не против, — сказал он, — Хаки Бекир хотел бы взглянуть на ваши ковры.

— Разумеется.

Могло показаться, что Якоб безучастно смотрел, как посыльный отпирал сундуки и один за другим вытаскивал ковры, хотя его палец, который поглаживал кончики усов, выдавал нетерпение. Пока они пили из крошечных чашек сладкий чай, ковры вынули и разложили двумя стопками у ног Хаки Бекира. Торговец причмокивал, поглаживал себя по щекам и не отводил глаз от ковров, которые расстилались перед ним. Потом он прочистил горло, указал на разноцветный ворох слева от себя и что-то сказал бею. Бей, явно опешив, начал задавать какие-то вопросы, но Хаки Бекир покачал головой и повторил те же три слова, после чего подул себе на нос, словно бы пытаясь отогнать назойливого комара.

— Хаки Бекир говорит, что ваши ковры прекрасны, — начал Монсеф. — Но на этот раз он возьмет только те, что лежат по левую руку. Его цена — пятьсот за все.

Элеонора наблюдала за отцом. Пятьсот фунтов — большие деньги, но по выражению его лица она поняла, что стоят ковры гораздо дороже. В то же время она была почти уверена, что Якоб согласится. Хаки Бекир был не из тех, с кем можно шутить. Он уже дважды прикрикнул на мальчишку-посыльного и даже замахнулся, но вспомнил, что он здесь не один. Как раз тогда, когда Элеонора задела носком туфли бахрому на ковре, Якоб поднялся со своего места и прошел в центр комнаты. Он не смотрел на Хаки Бекира, вместо этого он вопросительно взглянул на ковры и начал нежно перекладывать их один за другим. В отличие от Хаки Бекира, который уделил каждому не более десяти-пятнадцати секунд, Якоб не торопился, отгибал углы и внимательно рассматривал работу. Когда он закончил изучать отобранные Бекиром образцы и распрямился, его губы были плотно сжаты. Продавец и покупатель застыли, не отводя глаз друг от друга, потом Якоб заговорил:

— Моя цена — девятьсот.

Бей начал переводить, но его прервали на полуслове. Хаки Бекир обиженно всхрапнул, как будто не верил своим ушам, и повторил свое предложение. Подумал немного и накинул еще сотню. Больше он не даст.

— Восемьсот, — сказал Якоб.

Когда бей перевел контрпредложение, Хаки Бекир прикусил нижнюю губу и что-то пробормотал себе под нос. Монсеф вздрогнул.

— Что он сказал? — спросил Якоб.

— Ничего, — ответил бей. — Он говорил сам с собой.

Так они торговались около часа, Хаки Бекир кричал и махал руками, Якоб настаивал на восьмистах фунтах.

— Это справедливо, ковры того стоят, — повторял он снова и снова, а Хаки Бекир мало-помалу все-таки поднимал цену.

Лицо сирийца покраснело, он хрипел так, что можно было подумать, его сейчас хватит удар; они дошли до очередного непреодолимого рубежа, и тут Якоб сдался:

— Семьсот пятьдесят.

При этих словах Хаки Бекир выскочил из угла и затряс руку Якоба, попутно отдавая приказания посыльному. Не успели они опомниться, как ковры уже упаковали, деньги тут же были отсчитаны, и все направились к выходу.

Уже в экипаже по дороге домой после того, как бей наотрез отказался принять деньги за наряды Элеоноры, Якоб спросил, что пробормотал Хаки Бекир.

— Лучше вам не знать, — ответил Монсеф.

Якоб подумал, кивнул и посмотрел на Элеонору.

— Вы правы, — согласился он. — Лучше нам не знать.