Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц Страница 17

Приходится снова сказать, что у нас как не было, так и теперь нет оснований не доверять агиографам святого Константина-Кирилла. Хотя бы потому, что в таком случае пришлось бы снова подозревать в каких-то мелких литературных манипуляциях и Мефодия, который, безусловно, как редактор (или даже соавтор) стоял за рассказом о своём младшем брате. Если не доверять Мефодию в этом, то можно ли доверять ему и его брату во всём остальном, что они оставили славянскому миру?

Патриарх Игнатий

Мы не знаем, в каком именно из монастырей целых полгода прожил Константин. «Ушёл на Узкое море» — адрес слишком неопределённый. Ведь и Константинополь выходил своими стенами к этому Узкому (оно же Тесное) морю, то есть к Босфору. И в пределах самой столицы в IX веке располагалось более дюжины мужских монастырей, и их обитатели умудрялись, несмотря на гомон и суету городского окружения, вести жизнь достаточно сокровенную. Так что укрыться надолго можно было при желании и в каком-то из них.

Невольно напрашивается предположение: ушёл он всё-таки за Босфор, на малоазийский берег. Может быть, в Малый Олимп — в обитель, где уже подвизался его старший брат? Но, чтобы допустить такую вероятность, желательно знать хотя бы две даты: в каком году расстался со своей гражданско-военной службой Мефодий и когда именно пренебрёг завидной библиотечной должностью молодой беглец?

За века христианства — и до солунских братьев, и после них — такие уходы-бегства из мира совершали тысячи людей. Среди них были и причисленные к лику святых, и те, кто себя ничем не прославил. Уходили не только от мирской суеты. Уходили из монастыря в монастырь. Или из монастыря в принадлежащий ему отдалённый скит, в пустынь, в самодельную келью, пещерку — в почти полную безвестность. Уходили, потому что никогда не было запретов на такое «своевольство». Потому что христианство — это свободно избранный путь ко Христу. Христианство открыто для внутренних борений. Оно обещает человеку свободу во Христе, но и не смешивает эту свободу со своеволием, с открытым или тайным отступничеством, с самостью. Христос никогда не требовал от учеников казарменного послушания. Он пришёл не к стаду баранов. Он никому не запрещал сомневаться в том, что перед ними — Сын Божий. Не можешь не усомниться — усомнись. Он ждал осмысленной любви, а не льстивой покорности. Он предвидел, что все борения — ещё впереди, они только начинаются. Число званых может возрасти безмерно. И всё же избранные всегда, до самого конца, пребудут в меньшинстве. Каждый идущий к Нему проверится свободой.

Так проверялись теперь два брата. Старший пришёл в монастырь и остался в нём. Замонашил, добровольно избрав самый узкий, самый стеснённый путь духовного освобождения. Младший только ещё приглядывался: что же избрать? Никто бы не мог запретить ему остаться навсегда в монастыре. Но он предпочёл вернуться. Значит, не всё ещё успел узнать в миру из того, что хотел узнать и испытать.

Что же до его решительного и бесповоротного ухода из патриаршей библиотеки, то в этой истории, намеренно не объяснённой в житии, может быть, не всё так уж безнадёжно темно.

Тут, на всякий случай, нужно вспомнить некоторые имена и числа. В 846 году скончался патриарх Мефодий Исповедник, возглавлявший свою кафедру всего четыре года. Он был избран в год смерти василевса Феофила и занял место патриарха-иконоборца Иоанна Грамматика, согнанного с престола вдовствующей августой Феодорой. После кончины Мефодия Исповедника императрица решила сделать его преемником настоятеля трёх монастырей на Принцевых островах Игнатия.

Феодоре нужен был во главе церкви твёрдый и решительный сторонник иконопочитания. Не дожидаясь избрания Игнатия и тем самым нарушая канон, она единолично назначила его на кафедру константинопольского патриарха. Позже это будет поставлено ему в вину. И ей, косвенно, тоже.

В миру Игнатия звали Никитой. Он происходил из царского рода. Будь судьба к нему милосерднее, как знать, может быть, именно он восседал бы теперь на троне византийских императоров. Но родитель его, слабохарактерный Михаил I, ещё в 813 году отказался от власти в пользу Льва Армянина и был вместе с двумя сыновьями отправлен в ссылку на остров Плат.

«Рассказывают, — читаем у «Продолжателя Феофана», — что там он принял монашество с именем Афанасий и прожил ещё тридцать два года. При нём находились его сын Евстратий, по приказу Льва остриженный и оскоплённый двадцати лет от роду, и Никита, который прежде ещё мальчиком командовал иканатами (он стремился дружить с воинами и теми, кто проводил жизнь под открытым небом и опытен был во многих делах), а тогда тоже постригся, был прозван Игнатием, проводил свои дни с отцом и пристрастился к иноческой жизни». Из другого источника известно, что Никита, как и его старший брат, был подвергнут насильственному оскоплению.

Видимо, пережитые вместе беды духовно сблизили отца с сыновьями. «Продолжатель Феофана» счёл нужным упомянуть, что Игнатий позаботился о достойном погребении сначала отца, а потом и старшего брата. Они были похоронены на острове, где провели в заточении десятки лет, внутри церкви, в которой вместе служили. Этого-то много пострадавшего Игнатия и захотела Феодора видеть на патриаршем столе.

Скорее всего, именно при этом патриархе молодой Константин, уже прошедший выучку в лучшем учебном заведении империи (четырех-пяти-шестилетнюю?), вошёл однажды в двери библиотечного триклиния, прислонившего свои помещения к южной стене Софии. Определили его сюда хартофилаксом или библиофилаксом, ему всё равно не миновать было встреч и постоянного сотрудничества с Игнатием. Вот тут мы и позволим себе немного пофантазировать, не впадая в искус подделки под достоверность. То есть не вымышляя, в каком из покоев своей резиденции принял первоиерарх юношу, и как выглядели тот и другой, и кто ещё присутствовал при встрече, и какой был день недели, месяц или хотя бы год.

Нам важно удостовериться в том, что уже заранее Игнатий не мог быть расположен к этому юноше. Потому что заранее знал, кто именно этого юношу ему прочит в помощники, где и у кого он учился (или доучивается).

Ведь сам он, Игнатий, не имел возможности учиться у разных там грамматиков, математиков, философов и говорунов-риторов. Да, его наука почти всегда протекала под открытым небом: упражнения в езде, в боевых навыках и командах… А потом, в десятилетия ссылки, — упражнения с заступом на грядках, с плугом на ниве, с топором в лесу, с молотом и теса-лом на строительстве монастыря. Ну и ещё кое в чём он упражнялся: ежедневные чтения Евангелия, Псалтыри, апостольских посланий, пение тропарей, икосов, стихир и канонов, а не скандирование разных там гомеров, Вергилиев и сладострастных овидиев. У него в монастыре всего-то была какая-нибудь дюжина книг. Но зато таких, что их и до Страшного суда хватит всем — на все случаи жизни и смерти. А здесь, в этом триклинии, пристроенном, говорят, лет двести назад при патриархе Фоме, скопилось столько книг, что их и полчище крыс не изгрызёт до самого светопреставления, — зубы затупят.

А у кого и чему учился этот юный красавец? У всезнайки Фотия, который заставляет их зазубривать всяких там безбожных лукианов. Да у Льва, бесславно изгнанного с солунской митрополии, потому что этот племянничек чародея и мага Иоанна Грамматика как молился, так и до сих пор молится не на святые иконы, а на своих механических павлинов и попугаев. У бесстыдника Варды, что, слыхать, спутался со своей невесткой. А кто ему покровительствует при дворе? Да Феоктист! Уж к кому-кому, а к Феоктисту никакого смирения не мог испытывать Игнатий. Почти полвека торчит, как гнилой пень, этот злосмрадный евнух посреди Большого дворца. Разве мог забыть Игнатий, что Феоктист против его родителя, когда тот ещё сидел на троне, интриговал в пользу Льва Армянина? И так он до сих пор интригует и пакостит потихоньку. Под кого только не подлаживался: то потворствовал икононенавистникам, то теперь, умилённо закатывая глазки, слюнявит синими губами иконы. И такому-то змию простосердечная Феодора доверила воспитывать наследника престола! У маленького василевса ещё материнское молоко на губах не просохло, а он уже пристрастился к неразбавленному винцу, развлекается с беспутными дружками. И старый потатчик смотрит на всё сквозь пальцы, лишь бы завоевать расположение балованного мальца.