Генерал Ермолов - Владимир Лесин Страница 17

Казаки тревожили неприятеля едва ли не каждый день. Бывало, и французы из арьергарда маршала Нея устраивали переполох в русском лагере.

Утром 15 февраля по армии разнесся слух: генерал-майор Федор Карлович Корф, стоявший с егерями в деревне Петерсвальд, несколько часов назад взят французами и увезен в неизвестном направлении. Из рапорта маршала Нея военному министру князю Невшательскому, перехваченного в тот же день, стало известно, что ответственность за свое пленение и потерю двухсот человек убитыми и ранеными барон возложил на Матвея Ивановича Платова, который якобы в ту ночь не выставил пикеты и не отправил в сторону противника казачьи разъезды. Главнокомандующий потребовал объяснений. Атаман ответил:

«…Пикеты и разъезды были впереди, и хорунжий Лютенсков двоекратно в ночь и третий раз на заре извещал его, генерал-майора Корфа, о приближении неприятеля, но, по-видимому, он не хотел принимать донесений, отчего и последовала такая опасность…»

Трудно представить, что Платов не знал истинной причины пленения Корфа. Конечно, знал, как и служивший под его началом артиллерийский полковник Ермолов и сам главнокомандующий Беннигсен. Оба оставили после себя «Записки», в которых есть строки, позволяющие восстановить общую картину того «весьма неприятного происшествия».

Вся команда Корфа расположилась на отдых на одном конце Петерсвальда, а сам он занял лучший дом священника на другом его конце и сразу же «принялся за пунш, обыкновенное свое упражнение», не позаботившись о безопасности. Казаки один за другим приезжали к нему, чтобы предупредить о приближении неприятеля. Предупреждение не дошло до сознания пьяного генерала.

В этой части оба мемуариста расходятся лишь в деталях: Ермолов пишет, что казаки застали Корфа за употреблением пунша, а Беннигсен сообщает нам, что они нашли его уже в постели. Никакого противоречия в этом нет: сначала мог быть ужин с привычным напитком, а после него — здоровый солдатский сон на мягкой перине в доме сельского пастора.

«Несколько человек вольтижеров, выбранных французами, вошли в темную ночь через сад в дом, провожаемые хозяином, и схватили генерала, — продолжал Алексей Петрович. — Сделался в селении шум… произошла ничтожная перестрелка, и неприятель удалился с добычею…»

«Небольшая перестрелка» произошла, по-видимому, у самого дома священника, а «на другом конце» Петерсвальда развернулся настоящий бой, описанный Беннигсеном с использованием рапортов частных начальников:

«Неприятель, поощренный таким началом (захватом русского генерала), прошел со значительными силами через деревню и напал на наших егерей, уже стоявших, однако, под ружьем, так как казаки успели предупредить их о приближении французов, покинув свои аванпосты. Вместо ожидаемого появления командира батальоны подверглись стремительному нападению противника. Отряд оборонялся с большою храбростью, но не мог устоять… и вынужден был отступить по дороге на Зекрен», где находилась значительная часть авангарда Платова.

В этом ночном бою русские потеряли двести человек, в том числе двух офицеров и сорок три солдата убитыми.

«Потеря неприятеля, конечно, была не менее значительна, — убежден Беннигсен, — если принять во внимание мужество и храбрость, с которыми оборонялся наш небольшой отряд». Вряд ли это могло утешить главнокомандующего.

Естественно, Наполеон не упустил возможность «представить в бюллетене выигранное сражение и взятого в плен корпусного начальника, а дабы придать более важности победе, превознесены высокие качества и самое даже геройство барона Корфа, — иронизировал А.П. Ермолов. — Но усомниться можно, чтобы до другого дня могли знать французы, кого они в руках имели, ибо у господина генерала язык не обращался», то бишь не ворочался от перенасыщения организма пуншем. А на ночной рубахе и кальсонах не бывает знаков отличия.

Беннигсен не только отверг обвинения Корфа в адрес казаков и атамана Платова, но и признал его поведение в плену «неслыханным».

После этого «весьма неприятного происшествия» установилось затишье. Войска обеих воюющих сторон бездействовали. Даже на аванпостах, находившихся на расстоянии пистолетного выстрела от неприятеля, было тихо. Между тем в армию вернулся Багратион и вступил в командование авангардом. Под началом атамана Платова остались лишь казачьи полки, которые Беннигсен бросил против поляков.

Французы испытывали неодолимое чувство голода. Ежедневно солдаты получали лишь половину нормы хлеба и продовольствия. Положение с фуражом было и того хуже. По признанию маршала Нея, в течение последнего месяца лошадей кормили только «мохом и гнилой соломой».

Впрочем, положение русской армии ничем не отличалось от положения французской: не хватало ни хлеба, ни соли, сухари выдавались совершенно гнилые и в малом количестве; солдаты употребляли в пищу воловьи шкуры, которыми совсем недавно покрывали шалаши, ели лошадей.

Багратион поручил Ермолову донести о положении авангарда Беннигсену. Последовали строгие распоряжения главнокомандующего, но тем дело и кончилось, если не считать, что в связи с этим Алексей Петрович приобрел себе врага в лице дежурного генерала Александра Борисовича Фока, «весьма посредственные способности» которого не вызывали у него восхищения, «тогда как многие находили выгодным превозносить их».

Письмом от 9 марта 1807 года главнокомандующий Беннигсен обратился к императору Александру I с просьбой приехать в армию:

«Я полагаю, что прибытие Вашего Величества сильно побудит венский кабинет высказаться положительно о том, какой стороны он намерен держаться. Не подлежит сомнению, что если австрийцы примут немедленно участие в войне с французами, то Бонапарт со своею армией, лишенный всего необходимого, с множеством больных и раненых, без кавалерии и даже артиллерийских лошадей, будет совершенно уничтожен и раздавлен…

Если Австрия не решится принять участие в этой войне, то, кажется, настает момент к заключению почетного и выгодного мира с Бонапартом…

Хочу еще присовокупить: продолжение войны с Францией я считаю опасным для России…»

Похоже, Беннигсен уже готов отказаться от роли «спасителя России и всей Европы», отведенной ему Александром I, вдохновленным донесением главнокомандующего о победе его армии в сражении при Прёйсиш-Эйлау. Предчувствие грядущей беды не обмануло Леонтия Леонтьевича. Но об этом позднее…

Александр I приехал на театр военных действий с большой свитой. «Трудно передать впечатление, произведенное на армию прибытием государя императора. Его встречали радостными криками, столь же искренними, как и восторженными; повсюду слышались ликования и взаимные поздравления», — вспоминал Л.Л. Беннигсен. Возможно, все так и было. Молодой, высокий, изящный, красивый, умный, образованный царь умел нравиться людям. Он блистательно играл роль «очарователя». Об этом писали многие современники, в том числе и Наполеон, сосланный им на остров Святой Елены.

8 апреля в подкрепление к русским пришла первая гвардейская дивизия во главе с великим князем Константином Павловичем, обещавшим главнокомандующему быть «примером повиновения». Он сразу навестил Багратиона, с которым со времени Итальянского и Швейцарского походов поддерживал дружеские отношения. Узнав о положении русского авангарда, цесаревич взял на себя заботу «об улучшении продовольствия» полков пехоты и кавалерии, подчиненных Петру Ивановичу. Правда, «первый транспорт с провиантом… был взят по дороге другими войсками, но всем прочим давал он свои конвои, и они доходили исправно; через некоторое время от недостатка мы перешли к изобилию», — писал Алексей Петрович Ермолов.