«Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949 - Марина Евгеньевна Козлова Страница 17

По разряду «реакционных проявлений» проходил даже грубоватый немецкий юмор. Летом 1946 года в потсдамском театре шла оперетта «Страна улыбки». Артист Карстен, исполнявший роль старшего евнуха, позволил себе шутку, которая по советским понятиям была вовсе не шуткой, а недопустимой выходкой. По ходу действия Карстен, игравший толстого старшего евнуха, пожаловался, что худеет и может остаться без своего замечательного жирного пуза. И добавил, намекая на плохое снабжение: «Чтобы потерять жир, у нас совершенно не нужно ехать [на курорт] в Карлсбад, а достаточно пожить в Потсдаме». Это вызвало смех и бурные аплодисменты публики. Свою шутку артист трижды повторил на бис. Сваговский офицер, оказавшийся на спектакле, счел необходимым доложить: «Подобные выходки артист Карстен допускает не впервые, за что у реакционной публики пользуется большим успехом» ¹⁷⁹. Строго говоря, шутка Карстена вполне могла привести его в спецлагерь. Подобные прецеденты известны. Ведь «за политику» и «за слова» немцев в СЗО арестовывали и судили по советским «контрреволюционным» статьям. И таких арестов и осуждений было немало ¹⁸⁰.

В феврале 1946 года, когда сваговцы разбирались с немецким продовольственным недовольством, искали способы исправить положение, обеспечить полноценную выдачу положенного по нормам, дисциплинировать немецкие самоуправления и преодолеть коррупцию пришедших к власти коммунистов, а заодно и заглушить сердитые немецкие голоса советскими репрессивными методами, в Галле прибыл корреспондент английского журнала The Economist. Он увидел проблему под довольно неожиданным углом зрения – не только с точки зрения немецких обид, но и с позиции советских недоумений. Несмотря на то что Галле, по словам корреспондента, представлял собой «редкое зрелище не разрушенного немецкого города», первое, с чем пришлось столкнуться, были жалобы: «…не хватает продуктов питания… В магазинах можно купить очень мало». Но в то же время англичанин не увидел и явных признаков голода. Он даже отметил, что «немцы хорошо питались во время войны, и сейчас состояние их здоровья хорошее. Их жалобы очень часто вызывают раздражение, так как обнаруживают со стороны большинства немцев полное нежелание понять, что существует мировая нехватка продовольствия, что никакое военное правительство не может сделать чудес и что участие немцев в деле облегчения трудностей данного периода является совершенно незначительным».

За этими общими наблюдениями последовало описание любопытной жанровой сценки. Болезненная и худенькая русская девушка – сотрудница Советской военной администрации – спокойно отвечала на жалобы пухлой розовощекой немки: «Два-три года тому назад я жила в Уфе, в Сибири; я эвакуировалась туда со своими родителями из Москвы. Тогда я считала бы себя очень счастливой, если бы у меня было то, что вы получаете теперь». В ответ немка повернулась к стоящему рядом англичанину и многозначительно произнесла: «Но культурный человек имеет более высокие требования». Эту невинную на первый взгляд фразу корреспондент назвал «ключом к разгадке существующего положения». Он обнаружил у немцев в советской зоне оккупации плохо скрываемое высокомерие, «некоторое чувство того, что они подчинились низшей культуре. В этом можно уловить отзвук нацистской пропаганды или волнение уязвленного и болезненного немецкого самолюбия. Но в этом есть и нечто большее. Есть несомненное различие в уровне жизни в Германии и в России» ¹⁸¹. Подобное различие невозможно было не заметить. Все советские люди, оказавшиеся в Германии, это понимали, признавали, а некоторые даже и восхищались бытовым комфортом и техническим «немецким гением», но они болезненно воспринимали проявления арийской спеси и самодовольства, которые столь явно проступили в претензиях «культурной» немки.

Зимой 1946/47 года к голоду добавился холод. «За последние 7–8 лет, – сообщали из Потсдама, – не было таких холодов и такой продолжительной зимы. Отсутствие угля создало трудные условия для населения. Жители города живут без топлива, квартиры холодные, электроэнергия дается лишь периодически». Сваговцы оправдывались: «Это трудность временного характера». Однако «несознательная часть населения» продолжала обвинять оккупационную власть: «Весь уголь забирают русские: нас хотят морить холодом…» ¹⁸² Из саксонских городов Ауэ, Ауэрбах, Плауэн непрерывным потоком пошли донесения районных самоуправлений о «катастрофическом положении населения в связи с недостатком топлива и продовольствия», все более и более принимая «форму сигналов SOS». В Ауэ состоялась голодная демонстрация. В ее организации сваговцы тут же обвинили «засланные из соседней зоны реакционные элементы» ¹⁸³. Немцы злословили: «Знаете, что мы с русскими заключили договор? Русские доставляют нам холода, а вывозят из Германии уголь». То, что сваговские офицеры называли «ропотами и нареканиями по адресу оккупационных властей», на самом деле было выражением крайнего отчаяния. Несмотря на приказы обербургомистра и полиции во Франкфурте-на-Одере люди разрушали нежилые квартиры, вынимая рамы, двери, полы, пилили на дрова деревья в аллеях и садах. Местные власти с проблемой не справлялись и могли только надеяться на скорое наступление теплой погоды ¹⁸⁴.

А в это время представители советской военной администрации, кажется, почти искренне удивлялись: почему это на всех собраниях дискуссии сводятся к одному-единственному вопросу – о топливе и продовольствии? Да еще под лозунгом «Дай им». Никто, сердились политофицеры, не попытался «улучшить снабжение своими силами, путем повышения производительности труда и расширения производства». Сваговцы отказывались понимать, почему вопрос о выдаче «третьего центнера картофеля», обещанного руководством СЕПГ, в большинстве случаев заслонил все остальное – единство Германии, демократизацию, улучшение производства ¹⁸⁵. Кажется, что сотрудники СВАГ ожидали от голодных немцев другого – безропотной советской «сознательности». Они явно не одобряли нежелание населения, образно говоря, терпеть шепотом подступающий голод и не отступающий холод.

Пока одни сваговцы удивлялись «несознательности» немцев, другие выступали ретрансляторами их насущных потребностей. Под шум ритуальных фраз о реакционных элементах, негативных настроениях и провокациях сваговцы упорно бомбардировали начальство сообщениями о несправедливости и неприемлемости, например, «шестой нормы», которую в конце концов отменили, о неправильных практиках самоуправлений по распределению карточек, об отсутствии дров и угля, о злоупотреблениях местных немецких функционеров, провоцировавших недовольство жителей. Офицеры вставали на сторону немцев и начинали говорить от их имени. Так в сваговской среде рождалось то, что позднее назовут, а еще позднее осудят как «немецкие настроения».