Обыкновенный спецназ. Из жизни 24-й бригады спецназа ГРУ - Андрей Бронников Страница 17

Это только на следующий день выяснилось, что ветер был порывами до 25–27 метров в секунду, а температура опустилась до минус десяти градусов, но тогда было не до этого. Видимость была нулевая, дождь превратился в сильную метель, и на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Вдруг как по команде мы остановились, и мысль о том, что дороги уже под нами нет, по-моему, тоже пришла всем одновременно. Впервые я растерялся и не знал, что делать. Как говорят, вся жизнь промелькнула перед глазами, хотя и прожито было совсем немного. Почему-то представилось, как я лежу вмёрзший лицом в грязную лужу, а заледеневшие волосы помаленьку оттаивают под утренними лучами солнца.

В этот момент ефрейтор Кручинин, опустившись на четвереньки и ощупывая землю руками, исчез за бешеной круговертью ледяной пороши. Ещё через мгновенье он появился и потянул нас за собой. Оказалось, что дорога плавно поворачивала, а мы, не заметив поворота, так и пошли прямо, буквально на каких-то пять-шесть шагов, но и они могли оказаться роковыми, если бы не находчивость Валеры.

Сказать, что дальнейшие события происходили как в тумане, было бы неправдой. Я вообще ничего не помню. В памяти, правда, в мельчайших подробностях остались две картины. Справа вдруг возник черный лес, снег к тому времени пошёл на убыль, и можно было различить окружающую местность, однако ветер только усилился. Сразу за лесом дорога должна была повернуть почти на девяносто градусов, и это означало, что до части оставалась пара километров. Эти две тысячи метров, которые на марш-бросках преодолевались за десять минут, превратились в непреодолимую преграду! Дело в том, что после поворота ветер стал бить прямо в лицо, и мы, карабкаясь чуть не ползком, едва могли продвинуться вперёд.

Собирая преодолённые десятки сантиметров в метры, бойцы постепенно сокращали расстояние. Мы с сержантом Якимовым двигались впереди, зачем-то держа за углы плащ-палатку, которая развивалась как флаг и ни от чего уже не спасала. Мешал двигаться ледяной панцирь, в который превратилась наша одежда, но, возможно, это спасало от пронизывающего ветра и мороза. Именно в этот момент я опять подумал, что не дойдём. Только на этот раз не было никаких ужасающих картин собственной гибели, было полное безразличие ко всему, даже к тому, что вдали уже были видны помещение КПП и распахнутые ворота. Запасы воли иссякли окончательно, и только ответственность за жизни подчинённых мне солдат заставляла карабкаться вперёд.

КПП в/ч 55433

Помню неожиданно нависший, угрюмый и пугающий темными глазницами окон офицерский пятиэтажный дом. Полная тишина, завывающий ветер и ни души. Полная тишина, в смысле не безмолвие, а как будто вымершая часть. Ни единого человека. Я был в шоке. Настолько, что даже на какой-то момент забыл о непогоде. Всю дорогу мне казалось, что разыгрывается трагедия. Семь человек в ураганной метели сражаются за свою жизнь, и только надежда на то, что вот-вот мы увидим свет фар спасительной – или спасательной – машины, помогла нам добраться до части. Ещё два десятка ожидали помощи, и не факт, что в тепле, а нас даже не искали! Все спали.

Вот так пять лет спустя проспали в Афганистане Олега Онищука. Там группа погибла, но об этом позже. Это было первым глубоким разочарованием в жизни. За эти несколько часов я приобрёл громадный жизненный опыт. Не могу сказать, что он помог мне в дальнейшей жизни, – скорее, наоборот.

Когда мы пересекли ворота КПП, ураган неожиданно стих. Группа ввалилась в расположение батальона, и все попадали прямо перед тумбочкой дневального. Отбой уже давно прошёл, но как только дневальный прокричал команду «дежурный по батальону на выход!», центральный проход тут же заполнился бойцами в белом нательном белье и сапогах. Эта картина до сих пор в памяти. Вот кто нас ждал! Несколько человек буквально донесли меня до кровати и стали сдирать замерзшее обмундирование. Куски льда, отлетая, как рыбья чешуя, падали со стуком на пол. Кто-то дал мне чистую нательную рубаху, а сверху накинули солдатскую шинель.

Замком взвода связи что-то спрашивал про своих радистов. В этой суете я не заметил, что нет Кручинина. Первым это обнаружил ефрейтор Визирев. Посмотрев на меня, он всё понял и, не одеваясь, побежал к выходу. Хотелось пить, меня трясло как бездомную дворнягу на морозе, но стресс постепенно проходил. Старшина роты сержант Семёнов достал свою заначку – три жестяные пятисотграммовые банки кабачковой икры. Хлеба не было, я залпом выпил половину банки и отдал дальше по кругу.

Спустя некоторое время появился рядовой Визирев. На руках он нёс Кручинина. Оказывается, Валера не дошёл до КПП всего метров двадцать и упал без сознания в кювет. Там он тихонько замерзал, и если бы не Ленька Визирев, то утром бы его нашли замёрзшим, как это часто бывает, практически на территории части. С тех пор слово «замёрзнешь» для меня имеет единственный смысл: упал и от холода умер. Всё остальное: продрог, озяб и тому подобное. Спустя многие годы, когда мама мне говорила: «оденься теплее, а то замёрзнешь», – я только хмыкал в ответ.

Не успел я прийти в себя, как раздался телефонный звонок. Меня вызывал дежурный по части, и я поплелся к нему в таком нелепом одеянии. В штабе части, кроме дежурного офицера, находился майор Широков. Он пытался что-то сделать для нашего спасения – выпрашивал машину, чтобы отправиться на поиски потерянных групп.

Дежурный по части нарочито бодрым голосом спросил:

– Ты мне дурака не включай, – чувствуя, как накатывает злость, произнёс Михаил, и сдавленным шёпотом добавил:

– Бронников, помнишь, где находятся остальные?

«Нет, бл…дь, забыл», – подумал я и ничего не ответил. Саня Широков, чтобы разрядить обстановку, спросил меня:

– Андрюха, карта где?

Я достал и молча протянул ему. Широков демонстративно проигнорировал дежурного офицера и развернул на столе топокарту, а тот не унимался.

– Так, давай, дежурная машина уже под парами, дуй за остальными, – приказал он мне. Я просто задохнулся от злости. Надо же какое проворство – машина уже «под парами»! Александр Ефимович, всё так же флегматично распорядился:

– Покажи, где они могут быть.

Широков внимательно посмотрел на обведённый мной предполагаемый район и твёрдо произнёс:

– Я поеду.

Дежурный с удивлением посмотрел на Александра Ефимовича. Но, наверное, у дежурного были свои понятия о чести и достоинстве, если, конечно, ему вообще были знакомы такие слова.

Офицерский дом встретил меня темными глазницами окон. Видимо, я был так подавлен физической усталостью и моральной опустошенностью, что даже не удивился, когда вместо жены дверь в квартиру мне открыл Саша Вавилов, командир взвода связи центровиков и мой приятель. Я упал на диван. Саня влил в меня половину чайной чашки коньяка, раздел и, уложив, укрыл меня двумя ватными одеялами.

Постепенно коньяк сделал своё дело, и я, передавая свои вибрации дивану, пригрелся и уснул.