Повседневная жизнь Парижа в средние века - Симона Ру Страница 16

Все эти примеры показывают, какие трудности может породить отсутствие записи актов гражданского состояния церковными или светскими властями. За неимением более ранних источников такого же рода, мы не знаем, когда это неудобство стало настолько ощутимо, что преодолело все препятствия к регулярной записи дат рождения и смерти в приходских книгах, однако обязательная регистрация этих событий была введена только в Новое время.

Между рождением и смертью находится брак. Договор, определяющий наследство, оставленное мужем, может быть поставлен под сомнение, если не существует письменных подтверждений брачного союза. Возможно, именно этим вызваны три засвидетельствования, собранные в 1497 году, чтобы подтвердить брак Этьена Гарнье, дворянина, сеньора де Монгильона, с Марией де Ройан, дочерью Жана, оружейника из Провена, и Маргариты Дюбелак. Мария может пользоваться наследством, состоящим из половины имений Монгильона, и Куртевру — имуществом, завещанным ей Никола Гарнье, дворянином из Провена, и Маргаритой де Сарсель — родителями Этьена. Первое свидетельство принадлежит Катрин, дочери Эмери Жосса, таможенного чиновника, проживающего в Париже на улице Мортельри, а также Жанне, дочери Жана Вержюса, лесоторговца с той же улицы. Обе женщины утверждают, что Этьен женился на Марии четырнадцать лет назад и что венчание состоялось в Сен-Жермен-де-Пре. Еще одно свидетельство дано Жилеттой, женой Жана Доруа, парижского торговца. В нем уточняется, что Мария выехала из особняка Эмери Жосса, чтобы выйти замуж за некоего Монгильона в Сен-Жермен-де-Пре, и что месяц спустя Мария сказала Жилетте, что она замужем и живет теперь в Париже, на улице Ноннен-д'Иер. Эти женщины присутствовали при венчании. Наверное, оно удалось на славу, и в церковь при аббатстве отправился красочный кортеж — было о чем вспомнить четырнадцать лет спустя, тем более что невеста жила у Эмери Жосса.

Другие подтверждающие акты показывают роль соседей и способы обращения к коллективной памяти, которая хранит воспоминания о характерных особенностях того или иного человека, событиях его жизни, небольших происшествиях, случившихся более или менее давно, например об окончании ссоры, уплате долга, сдаче внаем части дома или лавки.

Взять, к примеру, Пьера Гийонне из Лиона — портного, проживавшего по улице Каландр. В 1494 году он умер, и семья запросила подтверждающие свидетельства, наверное, потому, что улаживала вопросы с наследством. В самом деле, в составленном вскоре после того документе сказано, что брат покойного, галантерейщик из Руана, продает свои права на наследство придворному поставщику с улицы Каландр в уплату своих долгов. Составлены два акта, подтверждающие, что покойный имел прозвище «Мученик» из-за дурного обхождения с ним его жены (свидетельства Мишеля Рабо, землепашца из Аркейя, и Пьера Ноэля, бочара и виноградаря, тоже проживающего в Аркейе). Пьер Ноэль уточняет, что речь идет именно о Пьере Гийонне из Лиона. Ссылка на прозвище составляет суть свидетельства, ибо подтверждает возмутительный факт насилия со стороны сварливой супруги, возможно, преувеличенный братом. Во всяком случае, прозвище уточняет личность покойного. Вероятно, такое свидетельство требовалось, чтобы ограничить притязания со стороны жениной родни. Примечательно, что сама жена за свидетельством соседей не обращалась.

Из других документов можно выудить сведения о рукоприкладстве, за которым следует возмещение ущерба; уличных происшествиях и незначительных событиях, занимающих внимание парижских обывателей конца XV века.

В 1497 году парижский батрак Жан Трибу, проживающий по улице Жарден, выдал расписку Жану де Лорри, батраку с Гревской площади: Жан де Лорри принял 20 су в возмещение морального ущерба за раны, полученные им в потасовке, и за судебные издержки после достижения компромисса. Эта сумма покрывала понесенные расходы, поскольку Жан де Лорри должен был уплатить за лечение цирюльнику (в те времена цирюльник приравнивался к хирургу). Потасовка, должно быть, была всеобщей, ибо в том же документе добавляется, что соучастники Жана Трибу — Жан Дюпон, Жан Ру и Гильом ле Бургуэн — должны уплатить по 4 су Жану де Лорри за побои, нанесенные его жене.

Иногда восстановить мир было труднее. Так, в 1497 году зарегистрировано свидетельство о неудаче компромисса (наверняка временной). Клод Одиге, торговец бочками с улицы Сент-Антуан, Мишель де Турнэ, торговец речной рыбой, и Жан Гуло, парижский рыбак с улицы Мортельри, заявили, что Катрин, жена Жана Рише, торговца речной рыбой с улицы Мортельри, предложила уплатить 60 су в возмещение ущерба по приговору своей соседке Жанне, жене Фелиппо Пуалю, торговца морской рыбой. Помимо 60 су она готова принести соседке свои извинения (это обозначено в договоре), но Фелиппо, муж потерпевшей, отказывается этим ограничиться.

Как и в предыдущем случае, видно, что производственные связи, соседское окружение и, конечно, родственные узы позволяют вовремя погасить конфликт, смягчить столкновения между людьми и найти выход из столкновения интересов.

К этой хронике повседневности можно добавить еще несколько случаев, создающих представление о заурядной жизни, о которой обычно не говорится в источниках.

В 1486 году Тома де Пари, холодный сапожник с Рынка, усыновил маленького Жана Коффинье, которому тогда было восемь лет, сына Пьера Коффинье и его первой жены Перрин, проживающего на улице Сен-Дени. Тома обязуется определить мальчика в школу и обращаться с ним как с собственным сыном, даже в том случае, если впоследствии у них с женой будут дети. В этом угадывается соглашение между товарищами по ремеслу, прекрасно знающими друг друга: вновь женившийся вдовец избавляется от ребенка от первого брака, а приемные родители, у которых еще нет детей и которые, возможно, утратили надежду их иметь, усыновляют мальчика с расчетом, что тот сможет им помогать. В 1495 году Пьер Гале, каменотес с парижской улицы Жуй, пообещал Жакетт ла Букет, девице на выданье, проживающей в собственном доме, не покинуть ее, так как она была беременна его сыном: Пьер будет заботиться о ней до родов, а после обязуется взять на себя содержание ребенка. Эти два примера рисуют довольно оптимистичную картину человеческих отношений в домашнем кругу, уравновешивающую картину насилия, которую демонстрируют другие документы.

В самом деле, оскорбления, побои и увечья регистрировали гораздо чаще, чем мирные соглашения. Свидетельства о них весьма многочисленны, и все их можно представить в одном примере. Это свидетельство, снимающее со слуги ткача Дени Дюшена обвинение в участии в драке, где он был лишь свидетелем. Это утверждает Пьер Пелер, слуга башмачника из Нормандии, проживающий по улице Экуфль. Накануне один ткач-подмастерье ударил ножом в спину Эрве, тоже ткача-подмастерья. Все это произошло на улице Сицилийского Короля.

Другой документ, однако, смягчает картину грубого буйства, которую без оглядки навязывают средневековому Парижу. В тексте от 1499 года речь идет о жестоком обращении с животным. Жан Бержерон и Жан Фелизо, слуги купца из Труа по имени Франсуа Эннекен-младший, подтверждают, что Жан Рожерен, кузнец из Парижа, проживающий у старого кладбища Сен-Жан, дурно обращался с мулом, которого брат их хозяина Симон Эннекен велел подковать. Аптекарь, проживавший по соседству с этим кузнецом, подтвердил этот факт, однако приписал его подручным кузнеца. В конце концов кузнецу пришлось выплатить компенсацию владельцу мула.