Петр Лещенко. Исповедь от первого лица - Петр Лещенко Страница 16

Жизнь артиста тяжела. Лишь непосвященные могут считать ее вечным праздником. Они видят только лицевую часть кафтана — славу, аплодисменты, толпы поклонников, веселье, цветы… Изнанку видим только мы. Тяжелый труд, постоянные переезды с места на место, вечная неуверенность в завтрашнем дне. Вдруг после ангины пропадет голос или же начнут болеть суставы. Что тогда?

Я никогда не забывал о завтрашнем дне, особенно после того, как женился. Когда же Зиночка сказала мне, что она беременна (это произошло в Афинах), я стал работать как одержимый, чтобы отложить как можно больше денег. Зиночке я предложил не работать совсем, но она отказалась. Сказала, что, сидя дома, умрет со скуки. Беременность она переносила хорошо и, пока со стороны ничего не было заметно, могла работать. Я следил за тем, чтобы она не переутомлялась, и настоял на том, чтобы исключить из нашей программы наиболее энергичные номера.

Помимо «Московита» я выступал в кабаре «Этуаль». В «Московите» мои выступления заканчивались около полуночи, а в «Этуали» я выступал до утра. Приду домой и падаю словно мертвый. Спал до обеда, затем репетировал или разучивал что-то новое и спешил в «Московит». В обоих местах меня ценили за то, что я каждую неделю показывал что-то новенькое. Были и другие заработки. Адамиди приглашал меня петь в клубе «Херсонес», где собирались русские греки. Особенно они любили «Стаканчики граненые» и, как ни удивительно, казачью песню «Отцовский дом пропьем гуртом». Слушали и рыдали в голос. У греков не принято скрывать свои чувства.

Все было хорошо. Мы решили, что отработаем полгода в Афинах, а затем поедем в Ригу. Зиночка хотела рожать в Риге. Я сомневался относительно того, пойдет ли новорожденному малютке на пользу холодный рижский климат, но Зиночка стояла на том, что дома и стены помогают, и я с ней согласился. Наш ребенок должен был появиться на свет в ноябре.

В начале мая 1928 года ко мне после выступления в «Московите» подошел высокий блондин лет сорока пяти. Внешность у него была русская, по выправке в нем угадывался офицер, а по властному тону — полковник или генерал. Мне он представился как Павел Антонович и сказал, что представляет организацию истинных патриотов России. Я сразу же понял, о каких именно «патриотах» идет речь. Павел Антонович показал мне фотографическую карточку какого-то мужчины и спросил, как часто этот человек бывает в «Московите» и с кем он сидит за одним столиком. Я узнал мужчину, потому что зрительная память у меня хорошая, а у него вдобавок была бросающаяся в глаза примета — большая родинка на левом крыле носа. Но Павлу Антоновичу ответил, что никогда этого человека не видел и вообще не обращаю внимания на лица тех, кто бывает в «Московите», помню только знакомых. Говорил я холодно, сухо, давая понять, что недоволен.

«Теперь придется запомнить, — нисколько не смутившись, ответил Павел Антонович, буквально силком всовывая карточку мне в руки. — Меня интересует все, что вы можете о нем сообщить». Я ответил, что не собираюсь заниматься подобными делами, и посоветовал найти другого соглядатая. Карточку тем же манером вернул и повернулся, чтобы уйти, но Павел Антонович схватил меня за руку. «Разве вы не патриот своего Отечества? — нахмурившись, спросил он. — Как вы смеете отказываться и давать мне советы? Ваш долг — помогать нам. Нам нужны именно вы, поскольку официанты или метрдотель не могут садиться за стол к посетителям и заводить знакомство с ними».

Некоторые посетители приглашают артистов за свой стол и угощают шампанским или чем-то еще. Нас с Зиночкой тоже приглашали, чаще Зиночку, чем меня. Кому не захочется приударить за красивой женщиной в легкой обстановке ресторанного веселья? Да еще когда вино вскружило голову? К чести Зиночки должен отметить, что она неизменно пресекала все попытки ухаживаний, вежливо, но твердо отвечая: «Простите, сударь, но я замужем». За все время жизни с ней она ни разу не дала мне повода заподозрить ее в неверности. В отличие от меня. Я далеко не всегда был образцовым супругом. Когда в наших отношениях с Зиночкой потянуло холодом, я начал искать утешения на стороне, было такое.

«Я не собираюсь помогать вам, милостивый государь! — ответил я. — Оставьте меня в покое!» Я попытался вырвать свою руку, но не смог. У Павла Антоновича была железная хватка. «Если хотите жить спокойно, то делайте то, что вам говорят! — прошипел он мне в лицо. — Иначе вам и вашей супруге придется плохо. Мы не из тех, кто прощает неподчинения! Тех, кто изменяет присяге и долгу, мы сурово караем».

Я понял, что легко от него отделаться не удастся. Собрав все силы, я все же вырвал руку и сказал: «Вы заблуждаетесь, я вам не присягал!» «Вы присягали государю императору! — рявкнул Павел Антонович. — Ведь вы же офицер! Не отпирайтесь, я вижу!» Вид у него при этом стал таким, что я испугался, что он меня сейчас застрелит или задушит. Разговаривали мы в пустом коридоре, который вел из ресторанного зала в хозяйственные помещения, и на помощь мне никто прийти не мог. Звать на помощь было бесполезно, поскольку за шумом в зале меня никто не услышал бы.

Я подумал о том — знает ли Павел Антонович о том, что я был прапорщиком, или говорит наугад? Никто в Афинах, кроме Зиночки, не знал подробностей моей биографии. Ни что я родом из Кишинева, ни что долгое время жил в Бухаресте. Разве что о своей жизни в Париже я говорил Адамиди. Я не люблю рассказывать о себе малознакомым людям. Поразмыслив, я решил, что Павел Антонович говорит наугад. Иначе бы он назвал мой чин и еще какие-нибудь подробности.

Я все же нашел в себе силы говорить и держаться спокойно, не показывая своего страха. Напомнил Павлу Антоновичу, что Николай Второй отрекся от престола и что никакого государя императора в России сейчас нет. «Есть! — возразил Павел Антонович. — Волею обстоятельств государь император Кирилл Первый ^[26] находится сейчас не в России, но это не означает, что у России нет царя!»

«Я отказываюсь иметь с вами дело!» — твердо ответил я и ушел в каморку, которая служила нам с Зиночкой гардеробной и местом для отдыха. «Даю вам сутки на размышление!» — бросил мне вслед Павел Антонович.

Зиночке я ничего рассказывать не стал, но на следующий день рассказал о разговоре с Павлом Антоновичем Адамиди. Тот выкатил глаза, замахал руками и принялся объяснять мне, что я совершил огромную ошибку. «С вами говорил один из руководителей местного отделения Союза! ^[27] Это страшные люди! Фанатики! Они не знают жалости! В прошлом году они убили адвоката (фамилию, которую он назвал, я забыл) только за то, что он отказался защищать одного из них в суде. Полиция боится с ними связываться, и они творят все, что им угодно. Одумайтесь и сделайте то, о чем они вас просят, иначе вам несдобровать!»