Занимательная медицина. Средние века - Станислав Венгловский Страница 16

И вот он, наконец, представал перед глазами пораженных его необычным видом теперешних, новых его владельцев.

В большинстве случаев – это было какое-то стройное, соразмерное творение природы, скрупулезно сотканное из останков различных человеческих существ. Быть может, даже выражавших при жизни непримиримую враждебность друг к другу…

Теперь же все они, нынешние мертвецы, успокаивались навеки: кто в достойном его прежней жизни, взаправду великолепном мраморном гробу, кто в каменном семейном склепе, а кто и в рыхлой, замусоренной донельзя почве, на самом что ни на есть заброшенном уголке какого-то забубенного городского кладбища…

Везалий мысленно, но каждый раз молился за души неизвестных ему своих современников и радовался, что ему удалось настолько здорово подобрать все эти находки одна к другой, что даже получившийся на самом деле скелет, показался ему каким-то чересчур бравым, вроде бы даже одушевленным существом. Матово – гладкий череп этого странного создания излучал вполне самодовольную улыбку, которая постоянно рождалась в глубинах его темных надбровных впадин, где когда-то вращались, наверняка же, большие и выразительные глаза.

Эта загадочная улыбка неудержимо стекала куда-то вниз, стократно усиливалась на здоровых и крепких зубах, сохранивших свою первозданную белизну, несмотря ни на какие невзгоды, терзавшие при жизни их незадачливого владельца. Изящные кисти рук, вообще – то нанизанные на веревки, строго филигранные косточки фаланг, принадлежавшие разным людям, а теперь вот сотканные в новом своем единстве, – свидетельствовали о великом замысле Творца, из праха, из ничего, сотворившего некогда мыслящее, веселящееся и страдающее существо…

Разгадка великой тайны требовала от человека крайнего напряжения всех его умственных сил.

Что же, на пути к предстоящей смелой разгадке был сделан довольно важный шаг. Это было одно из пока еще маленьких, но уже закономерных их достижений.

И залогом предстоящих, куда более значимых побед.

Пока же следовало распространять по городу лживые слухи, будто этот скелет, посмотреть на который сходилось необозримое количество всех желающих, в готовом виде был привезен непосредственно из веселящегося вечно Парижа, где их там изготавливают в любой мастерской.

Так было гораздо безопасней. Потому что агенты инквизиции никогда не дремали.

* * *

Между тем у самого Везалия не заладились дела и в местном, Лувенском, университете. Ему хотелось как можно больше работать. Он жаждал все новых и новых открытий.

Да не Тут-то было.

Неодолимые трения возникли в связи с его неуступчивой позицией по методике кровопускания. Средневековые врачи, да и не только они, но также все их предшественники и последователи, вплоть до XVI века (а в России – так даже до XIX), – видели панацею если не от всех болезней, то, по крайней мере, от большинства из них.

Вконец удрученный, Андреас вознамерился даже уехать из родного города.

По рассказам всеведущих его коллег он уже пришел к заключению, что изучающим анатомию куда больше свободы предоставляется в Падуанском университете.

И он, в самом деле, собрался в далекую Италию.

(Здесь нелишне будет заметить, что некоторые биографы Везалия пребывают в неколебимой уверенности, будто он не сразу отправился в итальянскую Падую, но прежде того побывал в швейцарском Базеле, в тамошнем университете. Только и в этом городе он не терял даром времени, но также добился немалых успехов. По крайней мере, познакомился там с будущим издателем своих сногсшибательных медицинских трудов – великим тружеником Иоганном (иначе Джоном) Опоринусом. Более подробный разговор об этом, тоже далеко не простом человеке, состоится у нас в дальнейшем).

* * *

Как бы там ни было, Везалий опять не ошибся в выборе, как и в случае с Парижским университетом.

В Падуе его ждал немалый успех.

Через очень непродолжительное время, уже в самом начале декабря 1538 года, когда нашему герою не исполнилось еще и двадцати трех лет, – медицинский факультет этого прославленного учебного заведения присудил ему ученую степень доктора медицины. Он удостоился столь желанного докторского берета и прилагавшихся к этому главному атрибуту дополняющих его элементов в виде книги и перстня, которые, как уже вскользь упоминалось нами, давались обычно лишь по достижении претендентом тридцатипятилетнего возраста.

Что же, Сенат Венецианской республики, в ведении которого была теперь и Падуя, вслед за этим назначил его университетским профессором анатомии.

Решающим аргументом для высокого Сената, пожалуй, послужили вовсе не дипломы соискателя, не обнародованные им научные труды, даже не его чисто врачебные регалии.

Главным специальной медицинской комиссии показалось вовсе не то, с какой тщательной отточенностью своих благородных приемов молодой анатом совершил вскрытия всех предоставленных ему человеческих трупов. Главным показалось ей то, с каким изяществом он все это проделывал…

Вот где пригодились Андреасу знания, вынесенные еще из парижских аудиторий и усиленные в результате ночных вылазок на брюссельские кладбища, к виселицам, а также умноженные в результате бесконечного препарирования столь необходимой анатому драгоценной добычи.

В Падуе Везалий стал самым популярным лектором. Послушать его стекались не только студенты – медики, но и питомцы всех прочих университетских факультетов, а также многие любопытные праздные горожане самой Венеции.

Удивительное дело!

Падуанские студенты и иже с ними, сходившиеся на лекции Везалия, чуть ли не впервые увидели профессора, как бы сошедшего со своей веками освященной высокой кафедры. Он резко отбрасывал палочку, которой его собратья, как правило, лишь брезгливо тыкали в направлении окровавленных ошметков, которые демонстрировал публике какой-то вертлявый академический служитель с замашками обыкновенного мясника из лавки, – и сам профессор сжимал в своей руке сверкающий сталью нож.

Да и своим ножом при этом профессор действовал совершенно отлично от вечно полупьяных служителей. Все его движения были преисполнены такой божественной уверенности, изящества, а главное – уважения к трупу умершего человека и такого подлинного благоговения перед высокой наукой, – что все слушатели лишь диву давались.

Глядя на ловкую, статную фигуру уверенного в себе совсем еще молодого профессора, – студенты порой забывали весьма популярные в их среде идеи бунтаря Парацельса. Он, Парацельс, вообще не видел в подобных вскрытиях какой-либо пользы для медицины и называл все это не более как мужицкой наукой и даже излишним фокусничеством.

В Падуе Везалий окончательно понял, что величайшим подспорьем в труде любого преподавателя анатомии является постоянная наглядность. Ради всего этого он разработал, во-первых, весьма четкую методику препарирования отдельных органов. во-вторых, наглядность, в его понимании, заключалась не только в присутствии студентов на вскрытии очередного трупа, не только в препарировании его отдельных частей, но и в различных наглядных изображениях преподносимого им материала.