Подлинная «судьба резидента». Долгий путь на Родину - Олег Туманов Страница 16

Затем он отправил нецензурные пожелания в адрес американцев словами, выразившись фразами, которые обожгли даже не совсем нежные уши испытанных моряков.

Тут внезапно появился офицер радиосвязи и сконфуженно произнес: «Товарищ командир, ваш голос в эфире. Вас слышат везде».

Буй был оснащен подводным прослушивающим устройством и микрофон громко передавал весь диалог. Разъяренный командир приказал вернуть буй в воду, но, немного успокоив нервы, отдал приказ отправить его на склад нижнего трюма.

В начале ноября мы дрейфовали где-то в Средиземном море. Командир отдал приказ красить корабль. Что бы это вновь значило? Проверки и парады в ближайшее время не предвиделись. Опытные моряки предположили, что мы, возможно, войдем в иностранный порт. Этот слух вызвал всеобщее волнение, так как означал, что некоторых моряков советского военного флота пустят сойти на сушу. Это равнялось приключению всей жизни, возможностью на хоть один день соприкоснуться с иным миром, знакомым нам только из книг и газет. Обрисованный нашей пропагандой самыми темными красками мир, тем не менее, обладал необычной притягательной силой для всех наших комсомольцев и коммунистов. Те, кто служил во флоте подольше, мечтали вслух: «Если нас пустят на берег, обязательно запасемся сувенирами – зажигалками, шариковыми ручками, значками и жевательной резинкой».

Естественно, это было бы пределом самых смелых мечтаний.

Мы тщательно покрасили в три слоя и надраили дочиста корабль. Затем мы подняли якорь и, по всей видимости, поплыли в сторону Египта. «В Александрию», – перешептывались взволнованно знатоки. Но Египет никак не входил в мои планы. Что, если у НИХ что-то поменялось?

Но мои опасения оказались напрасными. Нам приказали провести совместные учения с египетским флотом, взяв кое-кого из египтян на борт.

На следующие утро мы увидели первый корабль. Это был эсминец английского производства тридцатых годов. Дыму было столько, что корабль было видно задолго до его появления на горизонте. Мы подготовили египетским друзьям сердечный прием. Офицерский банкет проходил на крейсере «Свердлов», а «Справедливый» принимал матросов. Нам приказали надеть парадную форму. Шеф-кок приготовил праздничные блюда, но без конфузов все же не обошлось. Наши гости категорически отказались от всех горячих блюд со свининой. Мы и не полагали, что глубоко оскорбляем мусульман, предлагая им свинину. Нам нелегко было исправить это обидное недоразумение.

Мы проводили с египтянами совместные учения. Затем их эсминец взял курс к берегу. Мы бросили якорь в трех милях от суши. Пользуясь добрыми отношениями с рулевым, я справился у него, где мы стоим. Мы находились между сухопутной границей Египта и Ливии. Вдалеке виднелся городок Дар-эль-Салум. Мне нужно было туда.

В эту минуту меня охватил ужас с ног до головы. Сам факт побега не так беспокоил меня. С этой мыслью я уже свыкся. Меня уже охватывали азарт, страсть к приключениям и тяга неизведанного. Но я беспокоился о трех милях, отделявших эсминец от берега. Я был неплохим и довольно выносливым пловцом, но так далеко от берега я никогда в своей жизни еще не заплывал.

Я вновь и вновь оценивал расстояние. Мне было ясно, что плыть надо ночью. Вопрос был только в том, доплыву ли до берега к рассвету. Что, если меня поймают до того? Что, если меня хватятся и пошлют за мной катер? …Пока буду плыть, египтяне могут объявить тревогу на границе и меня схватят, как только я ступлю на сушу. Нет, эти три мили мне решительно не нравились…

А жизнь на корабле шла своим ходом. Офицеры обменивались визитами. Наш капитан приготовил командиру египетского корабля в подарок великолепную модель «Справедливого». Над ней долго работали самые искусные рукодельники нашего корабля: все пропорции соответствовали натуральным – каждое орудие и каждый иллюминатор. Модель разместили в специально изготовленный стеклянный ящик с посвящением «На память египетским однополчанам ВМС» (или что-то вроде того). Его торжественно вручили египтянам. Естественно, командир ожидал в ответ равноценный подарок и не скрывал своего разочарования, когда в ответ египтяне вручили ему лишь крохотную шкатулку из папье-маше.

Внезапно наша эскадра подняла якорь, и мы поплыли в открытое море. Началась совместная стрельба по мишеням. Никто не мог сказать, вернемся мы к первоначальной стоянке или нет. Я уже стал упрекать сам себя за нерешительность, так как полагал, что упустил свой шанс. Но после того, как наша эскадра продемонстрировала мощь советских орудий, мы развернулись и ночью вернулись к исходной стоянке. И тут, вероятно, Бог на небесах проявил ко мне свое особое расположение, так как по неясной мне до сих пор причине именно нашему эсминцу был отдан приказ снять якорь и на следующее утро лечь ближе к суше.

Теперь всего лишь одна неполная миля отделяла меня от берега. На корабле можно было слышать раздающийся с берега ослиный крик из Эль-Салума.

Очевидно, наступал мой час. Сейчас или никогда.

В корабельной библиотеке я прочел все, что только было возможно, о Ливии. После этого я перешел к «оперативному дознанию» и спросил рулевого, когда мы поплывем в Александрию. (На самом деле мне хотелось знать, как долго мы еще будем лежать перед берегом.) Он ответил мне открыто и раздраженно:

«Александрию не увидим. Послезавтра мы отсюда уплывем».

Итак, оставалось еще две ночи. Я решился на побег еще в тот же день, в ночь с 14 на 15 ноября.

Я начал приготовления, незаметно сбросив за борт все письма и документы, переоделся в легкий тренировочный костюм и кеды, запасся флягой с пресной водой и несколькими иголками на тот случай, если в воде меня схватят судороги. Море казалось теплым, но необходимо было позаботиться обо всем.

Ночью с помощью крепкого каната я сбросил все свои вещи через борт. Так мы тайно стирали свои вещи. А сейчас мне был необходим этот канат, чтобы спуститься в воду.

Когда наступил комендантский час, я лег на узкие нары на матросской палубе и притворился, что сплю. Необходимо было дождаться двух ночи, когда на командном мостике останется только двое вахтенных сигнальщиков. Как я неоднократно убеждался, в это время вахтенные бывали не особенно начеку.

Три дня назад мне исполнился 21 год. Мои сверстники на родине ходили в университет, работали, веселились и танцевали, праздновали свадьбы и пили дешевое вино. Они участвовали в комсомольских встречах, копили деньги на магнитофоны и пели песни Высоцкого; ходили в походы, читали книги Эренбурга и боролись с американским империализмом, мечтая о западных джинсах. Они отправлялись в Сибирь на коммунистические стройки, декламировали строфы Евтушенко. Эта была их жизнь, с которой большинство почти безропотно соглашались. Другой не знали ни они, ни их родители, родившиеся после 1917 года. Я был одним из них – типичный московский парень шестидесятых, не хуже и не лучше, чем большинство. Я мог отслужить на флоте, вернуться домой, найти подходящую работу и жениться на любимой девушке… Но мной судьба распорядилась иначе. Сейчас, очень скоро, с минуты на минуту мне предстояло расстаться с прошлым и фактически его предать… Своим побегом я положу конец всему, чего достиг и добился к своему 21 году. На родине меня отштампуют трусливым предателем, а военный трибунал, вероятней всего, приговорит к смерти. Всех моих родных допросят в КГБ, а кого-то из них, возможно, ждут трудности на работе или учебе из-за «связи с преступником родины». Вероятно, никто из них никогда не узнает правду об Олеге Туманове …