Семнадцать лет в советских лагерях - Андре Сенторенс Страница 16

Деревянное здание, куда нас поселили, состояло из четырех комнат. В просторном зале на полках были расставлены книги и брошюры, в соседней комнате, называемой читальным залом, находился громадный стол, покрытый красным сукном, вокруг которого стояли стулья. На стенах висели портреты Ленина, Сталина, Ягоды и Ворошилова. Слева от входа находился кабинет библиотекаря, бакинского турка. В глубине коридора располагался просторный актовый зал с четырьмя окнами, где проходили заседания пропагандистов и работников ГПУ.

В Ханаке я работала семь часов в день: утром с шести до девяти и с пяти до девяти вечером. Днем температура нередко поднималась до пятидесяти пяти – шестидесяти градусов, чем и объясняется такой режим работы.

Мне и моим коллегам хватило нескольких дней, чтобы понять, что таджики нас ненавидят. Ввиду того что русские мгновенно вызывали к себе недоверие и враждебность местного населения, Москва делала своими ставленниками в республике преимущественно коренных жителей, но только тех из них, кто перед возвращением в Сталинабад прошел в столице курс политической учебы и «промывку мозгов». К бунтовщикам применялись одинаковые методы независимо от того, были это таджики или русские. Для того чтобы кнутом или пряником загнать мусульман в колхозы, устраивались бесконечные обыски и реквизиции (крестьяне часто прятали скот в пещерах). Ставленники Москвы имели право забивать для себя понравившийся им скот, а хлебопекарное производство находилось в их единоличном распоряжении.

Вечерами, когда мы собирались потанцевать и попеть, мы видели, как в наши окна с отчаянием и ненавистью заглядывают одетые в лохмотья таджики, у которых только что забрали последнего барана. Из страха я почти не выходила из библиотеки – казалось, ненависть окутывает нас как нечто материальное и осязаемое. Здесь я испытывала страх значительно более сильный, чем в Москве. Неоднократно меня останавливали мужчины с горящими от возбуждения глазами и спрашивали:

– Ты русская?

– Нет, нет, не русская!

Тогда они отпускали меня, провожая взглядом и, вероятно, спрашивая себя, не солгала ли я им.

Дорога на Сталинабад лежала через карьер, где почти ежедневно ставленники Кремля подвергались нападениям, а иногда случались и убийства, что, в свою очередь, влекло за собой жесточайшие репрессии. Я стала считать дни до своего возвращения в Москву.

Несмотря на все это, я подружилась с одним молодым таджиком. Жестами он дал понять, что русские солдаты казнили много людей, а его родителей повесили на дереве. Этот несчастный был в таком отчаянии, что я достала припрятанный в пекарне хлеб и отдала его голодным детям. Короче говоря, я лишний раз убедилась в том, что повсюду, где советская власть устанавливала свои законы, царили нищета и страх.

Наконец настал день возвращения. Утром, когда мы должны были выехать из Ханаки, в библиотеку зашел мой молодой мусульманин и сказал мне примерно следующее:

– Ты уходишь, но ты трудно переходить карьер. Я твой начальник, провожать тебя, тебя не убить…

Возможно, благодаря защите этого парня – его имени я так и не узнала – мы беспрепятственно добрались до Сталинабада. Столица Таджикистана оказалась красивым городом с прекрасным парком и окруженными пальмами кафе, до некоторой степени еще сохранившими свой прежний вид. В прошлом, вероятно, посетители кафе наслаждались здесь восхитительными шербетами. Дома утопали в цветах, а голод на фоне этого пышного цветения выглядел еще более отвратительным. Некогда этот край специализировался на производстве сумок и обуви из красной кожи. Наконец сентябрьским утром 1934 года мы со вздохом облегчения сели в вагон поезда, отправлявшегося в Москву. Чем дальше удалялись мы от столицы Таджикистана, тем быстрее забывались пережитые нами мучения. Теперь у нас было время предаться воспоминаниям.

Мы ненадолго остановились в Ташкенте ^[32]. Этот город запомнился мне утопающими в садах домиками и необъятными зарослями винограда. На вокзале продавались только фрукты, и мы всерьез начали испытывать чувство голода. После Ташкента мы въехали в пустыню, где время от времени на глаза попадались верблюды, груженные мешками с солью. Наше путешествие было безрадостным, единственное, что нас интересовало, – это станции, где можно было купить съестное. Но несчастные оборванцы, предлагавшие нам маисовые лепешки, были ужасающе нечистоплотны. Достаточно было взглянуть на их руки, чтобы тебя стошнило от одной мысли об их стряпне. Поездка проходила в условиях изнурительного голода. Если нам, официально командированным из Москвы, нечего было есть, то что можно говорить о несчастных местных жителях, которых лишили всего! В Туркмении мы вообще не смогли найти никаких продуктов. Через шесть дней мы прибыли в Казахстан и остановились на небольшой, но крайне оживленной станции. Поезд был переполнен пассажирами, стояла невыносимая духота. Нам удалось купить вареную картошку, и, так как нашей следующей остановкой должен был быть Самарканд, мы надеялись купить там селедку к нашей картошке. И вот мы уже подъезжаем к Куйбышеву, столице Приволжского края, через сорок восемь часов будет Москва. Но меня мало интересовал пейзаж: я заболела, съев в Самарканде слишком много абрикосов.

20 сентября 1934 года, в десять часов утра, мы вернулись в Москву.