Московские дневники. Кто мы и откуда… - Криста Вольф Страница 15

Вчера впервые через Кавказ пришли облака, в течение дня горы затуманились, поднялся сильный ветер. Мы уже поверили в предсказанную перемену погоды, но сегодня солнце светит ярче прежнего.

27.10

Вчера экскурсия на ферму у Черной речки, где разводят форель. Группа из одиннадцати человек, организованная нашим соседом по столу, Марком, молчаливым и холодным, он плохо относится к своей жене Золе, и она встречает его гримасами. Довольно скверные горные дороги, с множеством поворотов, шофер Витя гудел сиплым клаксоном на каждую курицу. Хозяйство расположено среди нетронутой, чудесной природы, меж горных вершин, местами совершенно голых. Система малых и больших облицованных камнем водоемов, где выращивают мальков, а под конец резвится весьма крупная форель. Река, бурная, с ледяной водой, вытекает из скал. Возле водоемов стоят плакучие ивы и другие лиственные деревья, конечно же еще зеленые, такие растут и у нас.

Потом мы сидели на воздухе у кафе «Форель», ели свежезажаренную форель, но больше пили водку и вино, вино № 11, оно бывает двух сортов — почти белое и розовое. Тарелки с помидорами и огурцами, а также стручковым перцем, которым мы первым делом ужасно обожгли рот, особенно Ниночка, ей под тридцать, блондинка, наверно крашеная, с мощным подбородком и толстыми, мягкими ногами. Она горько расплакалась. А позднее, после вина, жутко развеселилась, глаза стали крошечными щелочками, она тряслась от смеха. Мужа у нее, похоже, нет.

Тон задавала Мария Сергеевна, юрист из Москвы, за пятьдесят, здоровенная тетка, с зычным голосом, которая по-русски и по-немецки всех нас подзадоривала. В детстве, говорит она, ей довелось читать вот такие стишки: «Гном резиновый сидел на горе резиновой, хлеб резиновый он ел, а потом и околел, нищеброд резиновый». Как выяснилось позднее, она знала и гейдельбергские студенческие песни. Беднягу Буняка она, войдя в раж, изволила назвать «беременным клопом». Золя ее утешала, в туалете, где приходилось шлепать по вонючей жиже, а она заявила: «Законный туалет», вдобавок произнесла грузинский тост в честь замечательной женщины, матери и бабушки, себя самой, ведь, даже будь она простой проституткой, ее все равно бы хвалили и пили ее здоровье.

Всяк норовил щегольнуть познаниями в немецком. «Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?» — знали все, еще несколько строчек Гейне про манжеты и речи и, конечно, «Лорелею», потом Герда, пожилая женщина с мышиными зубками, прочла стишки, какие помнила с юности, примерно такие: «Когда-то с нашей армией я в Вене очутился, у Густы некой в те поры я вкусно угостился…»

Часто смеялись, неизвестно почему, но, глядя на смеющиеся лица, каждый сам невольно начинал смеяться.

Под столом лежала большая белая собака в коричневых пятнах, как выяснилось, она подъедала не только рыбьи головы и хвосты, но вообще все кости (по мнению М.С. [Марии Сергеевны], в появлении слова «скелет» не обошлось без участия Петра Великого, он ведь вообще во всем участвовал, звали его в ту пору минхер), потом вокруг шнырял хорошенький серый котенок, который ничуть не интересовался мышью, чья тень — с большими ушами — вдруг возникла в окне за шторой. Еще была коричневая собака поменьше, и все прекрасно друг с другом ладили.

Небо прямо над нами было густо-синее, воздух совершенно чистый и легкий, в тени свежо, на солнце жарко. В самом деле благословенная долина.

Мелкие серебристые форели, тут и там забавно плясавшие в водоемах, почти высунув голову из воды, были больные. «Dance macabre» ^[10], — сказала Золя, преодолевая свое обычное недовольство (о ней говорили, что ей все скучно, еда плохая, вода слишком холодная), сказала мне по-французски, что М.С. «femme magnifique», известная «advocatesse» ^[11] и проч. На обратном пути каштановые леса, вкусные фрукты.

У моря женщины — почти все они не захватили с собой купальные костюмы — образовали группу купальщиц. Внезапно возник этакий заговор против мужчин — три женщины без мужей, одна, Золя, недовольная своим мужем. Особая атмосфера среди женщин, купающихся особняком и нагишом. Я обрадовалась, когда издалека увидела идущего к нам Герда. Здесь же супружеская пара, которая держалась несколько в стороне от всего, муж не может ходить, а на обратном пути Саша Буняк предложил мне спеть «Лили Марлен». «Не поет», — обронил он на мой отказ.

Девяностолетний контрреволюционер Сущин (или вроде того) ковыляет по округе на нетвердых ногах, с жидкой седой бородой. После революции он, сидя на Западе, организовывал здесь белые банды, был схвачен в Югославии партизанами, передан советскому правительству, отсидел 10 или 15 лет в лагере, теперь на свободе, пишет статьи и издает их в виде сборников.

Здешние типажи: мужчина, который каждое утро обнаженный до пояса расхаживает по маленькому участку каменной набережной, по часам примерно минут тридцать, на солнце. На голове у него берет с козырьком. Спортсмен на пляже, уже не молодой, но тренированный, без конца стоит на руках, делает разные упражнения, в манере солнцепоклонника. Наш Буняк, которому до всего есть дело, ходит от одной группы к другой, встревает во все.

Довольно толстая женщина за соседним столиком, она хорошо говорит по-немецки, я пока не знаю откуда, но, вероятно, с времен войны, очень приветлива и вчера попросила меня отредактировать черновой немецкий перевод текста Мальро. Речь там шла о какой-то английской аристократке, которая, хоть и замужем, воспылала любовью к лорду Б., даже пришла ночью к нему на свидание, а потом умоляла пощадить ее брак. Позднее терзалась глубоким отчаянием, что он так плохо ее понял и действительно пощадил. Соседка по столу сказала, что этот текст нужен ей по-немецки для «личного пользования», ради «дружеских отношений». Полагаю, за этим стоит роман с немцем.

Белокурая русская с подколотой косой, вечером во время танцев она вдруг выскакивает на середину и выдает типично русское соло.

Зеркало в нашей комнате, прямо напротив балконной двери, в котором возникает двойник балкона. В полдень мы вынуждены его закрывать, иначе становится слишком светло.

Голубая комната.

Широкий, бородатый, всегда громогласный, но, вероятно, может быть и совсем другим — мягким.

Странно: наблюдать за людьми и оценивать их почти без посредства языка.

Ниночка, оказывается, адвокат, как и Герда. Кто бы мог подумать!

Все здесь считают нас моложе и удивляются, что у нас такие большие дети.

Мария Сергеевна говорит, что лучше защищать людей, чем обвинять. Она предпочитает судей-мужчин, а не женщин. Об их бракоразводном праве, которое теперь изменено: больше не надо давать объявление в газете, и дела о разводе может решать первая инстанция, народный суд. Как и у нас, супруги, чтобы развестись, выдумывают лживые истории. Она поступила так же, а потом довольная и счастливая пошла под ручку с мужем пить кофе. Все три адвокатессы, сидя вокруг меня в купальных костюмах, на поролоновых матрасах, возмущаются законом о семье от 1944 года. Согласно ему, якобы в целях укрепления семьи, матери внебрачных детей ущемлены в правах: отцы детей не обязаны им платить. То есть женщины несут все бремя и всю ответственность за детей.