Путь диких гусей - Вячеслав Софронов Страница 15

Сотня Кучума, едва обсохнув после переправы, широким строем втянулась в лес. Чуть отъехав от берега, передние воины услыхали далекие удары бубна и повернули головы в сторону Кучума.

Он взмахом руки подозвал к себе юзбашу Уртазу и приказал вполголоса, кивнув в сторону глухих ударов:

— Направь двоих разведчиков, но чтоб тихо! Уртаза понимающе затряс головой и, отъехав, направил двух подвижных и юрких молодых воинов следовать впереди сотни, Остальные спешились, ведя коней под уздцы, и осторожно начали пробираться по сумеречному таежному лесу. Только Кучум ехал верхом впереди на красавце Тае, внимательно вглядываясь меж стволов.

Наконец, вернулись посланные разведчики, сообщив, что видели на лесной поляне походный шатер и группу людей возле костра.

— Шатер стоит на небольшом холме, но охраны вокруг мы не заметили, — добавил один из них.

— Это он, — облегченно выдохнул Кучум, — больше тут быть некому. Сотня, к бою! За мной! — крикнул он, полуобернувшись, и пришпорил коня.

Деревья поредели и по неширокой тропе Тай вынес хозяина на поляну, к подножью небольшого песчаного холма, на вершине которого сидели у туши убитого медведя два десятка человек.

Охрана хана Едигира, увидев показавшихся на поляне вооруженных всадников, тут же схватилась за луки, заслонив собой своего властелина. Воины Кучума не могли враз выбраться из лесных зарослей на поляну, и лучники с холма могли без труда перебить их поодиночке.

Кучум понял это и, чтоб как-то выправить положение и дать людям подтянуться, громко крикнул:

— Эй! Мы ищем ставку сибирского хана…

— Ставка великого хана в Кашлыке, — прокричали с холма.

— Мы заблудились в лесу и потеряли дорогу.

— Кто вы такие? — последовал вопрос.

— Купцы с Булгарии, — не задумываясь, крикнул Кучум, — едем с товарами в Кашлык.

Какое-то время на холме царило молчание, а потом зычный голос приказал:

— Всем спешиться и отойти на полсотню шагов, а старший пусть поднимется ко мне.

У Кучума и его сотни не было иного выхода, как подчиниться, и он, кинув поводья Уртазе, начал взбираться на холм. На ходу он вспомнил рассказы купцов о доверчивости сибирцев и решил, что самое лучшее начать беседу, а уж потом, при удобном случае, напасть на Едигира и его людей. Придя к такому решению, он глянул вполоборота на свою сотню, находящуюся от него на расстоянии полета стрелы, и нахмурил напряженно лоб, понимая, что помощи от них ждать не придется.

Едигир поджидал его у кромки песчаного откоса, спокойно скрестив руки на груди и вглядываясь в незнакомца. На купца тот мало походил, а разлапистая походка носками внутрь и большие тяжелые руки выдавали в нем воина, но отнюдь не торговца.

"Что-то здесь не так, — подумал он, — надо ухо держать востро".

Кучум остановился в нескольких шагах от него и слегка поклонился, прижав руки к груди.

— Да будет благословен твой кров и все живущие под ним, — мягко заговорил он, силясь как можно доброжелательнее улыбнуться, — пусть продлятся дни твои и чтоб череда их была легка и неутомима, как дуновение летнего ветра. Любящих жен тебе и здоровых детей.

— Благодарю за добрые слова, присядем. — И сел прямо на сырое бревно, лежащее подле костра.

Кучум же повернулся к своим воинам и подал знак, чтоб принесли угощение, которое он захватил предусмотрительно с собой. Двое нукеров тут же, подхватив кожаные походные сумки, кинулись к холму.

Когда угощение было расставлено, то Кучум следом за хозяином опустился на чересседельную кошму, расшитую замысловатыми узорами. Он взял в руки кувшин с вином и наполнил принесенные пиалы, подал одну из них Едигиру.

Тот принял, пригубил вино и, ни слова не говоря, опустил пиалу рядом с собой на бревно.

— Как здоровье казанского хана? — задал он вопрос.

— Плохо его здоровье, и в великой печали он после того, как московский князь Иван забрал в полон многих его жен и детей.

— Да, мне ведомо об этом. Но нам князь Иван не враг, нам нечего делить. Но передай своему господину мое сочувствие. — Потом, чуть помолчав, Едигир спросил:- Спокойно ли ехать? Есть ли разбойники?

Кучум понял, что его проверяют, и постарался ответить неопределенно.

— Когда охрана хороша, то и разбойники не страшны.

— Заезжали ли в Чимги-Туру? — столь же вкрадчиво спросил Едигир.

— Да, ненадолго.

И опять над поляной нависло молчание, и лишь конские удила побрякивали от края поляны да воины Едигира, не выпускавшие луки из рук, поскрипывали сапогами о желтый песок, переступая с ноги на ногу.

Кучум внимательно разглядывал сибирского хана, стараясь оценить его достоинства и недостатки. Едигир был значительно моложе его, но шире в плечах и выше ростом. Из-под надвинутой на большой открытый лоб круглой шапки с лисьей опушкой виднелась черная косица, перетянутая синей лентой и заправленная под халат. Само лицо несло отпечаток добродушия и мягкости, свойственное сильным людям. По широким скулам вилась небольшая борода с мелкими колечками. Надбровье перерезали две глубокие складки, сходящиеся на переносье. Темные, чуть с раскосиной глаза внимательно и с недоверием глядели на собеседника, как бы оценивая его. Говорил он как бы свысока, заранее зная, что собеседник подчинится ему. Таким голосом обычно отдают приказания, но не в летучем конском строю сквозь шум боя, а в полутьме шатра, где слышен каждый шорох и важны интонации. Кучум же с его сорванным, сипловатым голосом никогда не мог отдать приказ вполголоса даже рядом стоящему человеку. Нет, даже когда он просил подать пиалу с кумысом, то сидящий рядом человек мог вздрогнуть, словно смертельная опасность угрожает хану…

Меж тем Едигир тоже внимательно приглядывался к собеседнику, пытаясь угадать, зачем тот говорит явную неправду. То, что перед ним никакой не купец, ему было ясно с самого начала. Эти большие обветренные руки, непрестанно теребящие конец кожаной плети, больше привыкли сжимать рукоять сабли, а не перебирать нежные восточные шелка и считать золотые монеты. Особенно выдавали пришельца узкие с прищуром холодные глаза, время от времени вспыхивающие, как тлеющие угольки. В них читалась жестокость и непреклонность. Такой человек не уступит тропу встречному, не растрогается из-за страданий ближнего. И горе тому, кто посмеет перечить ему. Смерть, неумолимая смерть читалась в черных глазах, непрерывно сверлящих собеседника.