Если бы я была королевой. Дневник - Мария Башкирцева Страница 14

Получили письмо от тети. «Скажите Мари, что Жирофля приехал в Ниццу, продал землю и уехал».

А мне-то что? Я смутно ждала его здесь, до письма… <…> я жду неизвестно кого, я, как Агарь в пустыне, жду и жажду душу живую.

Пятница, 27 августа – суббота, 28 августа 1875 года

<…> Александр пишет, что тяжба идет своим чередом. Расследование закончено. Эксперты исследуют подписи Романова – эти самоеды смеют сомневаться в их подлинности <…>!

<…> Врачи на основании поступков Романова и всяких показаний решат, был ли Романов душевнобольным.

Решить это будет трудно – Романов умер пять лет назад. <…>

Мне тогда было двенадцать. <…>

Как только он умер, в России начали плести интригу. <…>

Понедельник, 6 сентября 1875 года

Какое счастье, что я никого не люблю. Я ведь в иные минуты спрашивала себя, не влюбилась ли я в этого человека. Одно огорчает меня больше всего – нет, не то, что рушатся все мои планы, не сожаления, которые причиняет мне эта цепь неудач, и не из-за меня самой: не знаю, поймет ли меня кто-нибудь, но мне горько видеть, как на белое платье, которое мне хотелось сохранить чистым, садится пятно за пятном. После каждого огорчения сердце мое сжимается, но не от обиды, а от жалости: каждое горе – это капля чернил, которая падает в стакан воды, она уже никуда не денется, она добавляется ко всем предыдущим каплям, и вода становится мутной, черной и грязной. Что толку потом подливать воды, если на дне остается мутный осадок. Сердце мое сжимается: вот еще одно несмываемое пятно на моей жизни, на моей душе. Право слово, когда сталкиваешься с непоправимым, даже с мелочью какой-нибудь, все равно делается очень грустно.

<…>

Воскресенье, 12 сентября 1875 года

<…> Вечер во Флоренции. <…>

Сам город так себе, но очень оживленный. На всех углах продают арбузы ломтями, я голодная, и эти арбузы, красные, свежие, ужасно меня соблазняют.

Наше окно выходит на площадь и на Арно. Я велела, чтобы принесли программу праздников; сегодня первый день.

Я полагала, что… <…> Виктор-Эммануил ^[30] не преминет воспользоваться таким прекрасным случаем: четырехсотлетие Микеланджело Буонарроти!

Твое правление, болван, ознаменовано таким событием, а ты не созвал всех государей и не задал им празднество, какого еще свет не видел! Не устроил великий шум!

Глупый ты и толстый король, ведь твой сын, и внук, и правнуки будут править, но у них-то уже такого случая не будет! Ни честолюбия у тебя нет, ни самолюбия!

Объявлено немало всяких сборищ, концерты, иллюминации, бал в Казино, в бывшем дворце Боргезе… но ни одного короля!.. Ничего из того, что я люблю! Ничего такого, что я хочу! <…>

Вторник, 14 сентября 1875 года

<…> Обожаю живопись, скульптуру и всякое искусство, где бы я его ни встретила. В здешних галереях я бы могла проводить целые дни, но тетя болеет, ей трудно всюду со мной ходить, и я приношу себя в жертву. Впрочем, вся жизнь впереди, успею еще насмотреться.

<…>

Ну ладно! Этой зимой буду заниматься только живописью, пением и чтением.

Поеду в Рим.

<…>

В палаццо Питти не видела ни одного туалета, который захотелось бы скопировать, зато какая красота, какая живопись!

Признаться ли? Не решаюсь… Подымут крик: ату! ату ее! Ну, по секрету: так вот, мне не нравится «Мадонна в кресле» Рафаэля. Фигура Мадонны бледная, цвет неестественный, выражение лица подходит скорее горничной, чем Пречистой Деве, матери Иисуса…

Но зато «Магдалина» Тициана меня покорила!

Только (вечно какое-нибудь «только») у нее слишком толстые запястья и слишком пухлые руки: такие руки хороши у пятидесятилетней женщины.

Есть пленительные вещи у Рубенса, у Ван Дейка. «Ложь» Сальватора Розы очень естественна, очень хороша. Я сужу не как знаток; мне нравится больше всего то, что больше похоже на правду. Разве задача живописи не в том, чтобы подражать природе? <…>

Мне очень нравится пышная и свежая фигура жены Паоло Веронезе, им самим изображенная. Мне вообще нравятся фигуры в этом роде. Обожаю Тициана, Ван Дейка – но этот убогий Рафаэль!.. Главное, чтобы никто не узнал, что я здесь пишу, не то меня примут за дурочку. Я не критикую Рафаэля, я его не понимаю: со временем я, конечно, пойму, в чем его прелесть.

Однако портрет папы Льва (не помню, какого по счету, кажется Х) великолепен.

Мое внимание привлекла «Мадонна с Младенцем Иисусом» Мурильо: свежо, естественно.

К большому моему удовольствию, галерея картин оказалась меньше, чем я думала. Как убийственны эти бесконечные галереи, лабиринты, которые, по мне, хуже критского.

<…> Два часа провела во дворце, ни на минуту не присела и совсем не устала! То, что я люблю, меня не утомляет. Там, где можно посмотреть картины и особенно статуи, я становлюсь как из железа. Ах, если бы меня таскали по магазинам, «Лувру» и «Бон Марше» или даже к Ворту, я бы через три четверти часа уже заливалась слезами. <…>

Этой поездкой я довольна, как никакой другой: наконец я нашла много такого, что стоит посмотреть. Обожаю эти темные дворцы Строцци. Обожаю их колоссальные ворота, великолепные дворцы, галереи, колоннады. Величественно, возвышенно, прекрасно!

Да, мир вырождается: хочется зарыться в землю, как сравнишь современные здания с этими гигантскими камнями, нагроможденными один на другой и вздымающимися до небес. Мы проходим под мостами, перекинутыми от дворца к дворцу на головокружительной высоте…

Умерь свои восторги, девочка моя: что-то ты скажешь о Риме?

Ницца. Четверг, 30 сентября 1875 года

<…> Спускаюсь к себе в лабораторию – о ужас! Все мои пузырьки, колбы, все мои соли, все мои кристаллы, все кислоты, все пробирки откупорены и в полном беспорядке свалены в какой-то грязный ящик.

Я рассвирепела, уселась на пол и принялась добивать все, что и так было наполовину разбито. Того, что уцелело, не трогала: я никогда не теряю головы.

– Ах, так вы думали, Мари уехала – значит она умерла! И все можно изломать, разбросать! – кричала я, а сама все била и била.

Тетя сперва молчала, а потом не выдержала:

– Понятно, почему кое-кто от тебя отворачивается! Почему на тебя кое-кто смотреть не хочет! Разве это барышня? Да это чудовище какое-то, сущий ужас!

Я злилась, а сама не могла удержать улыбку, слыша это «кое-кто». Потому что все это дело меня не задевает, оно остается снаружи, а я в эту минуту счастлива, что проникла в самую свою глубину, и там, в глубине, я совершенно спокойна и смотрю на все, будто это происходит не со мною, а с кем-то другим.