Маркиз де Сад. Великий распутник - Сергей Нечаев Страница 14

Таким образом, 7 сентября 1778 года маркиз де Сад вновь прибыл в Венсеннский замок.

Там, страдая от строгих порядков, он впал в настоящий психоз и принялся отправлять жене одно письмо за другим. В одном из них он писал:

"О, мой дорогой друг! Когда же изменится мое ужасное положение? Когда же, Бога ради, меня выпустят из гой гробницы, в которой я заживо похоронен? Нет ничего страшнее моей участи! Нет слов, чтобы описать все те мучения, которые я испытываю, передать то состояние тревоги, которое меня изводит, и страдания, снедающие меня! Здесь мое утешение — лишь собственные стенания и плач, но их никто не слышит… Где то время, когда их делил со мной мой дорогой друг? Сегодня у меня нет больше никого; кажется, что вся природа умерла для меня! Кто знает, получаете ли вы вообще мои письма?"

У маркиза складывалось впечатление, что его письма не доходят до Рене-Пелажи, а ему самому позволяют писать лишь для того, чтобы посмеяться над его горем или посмотреть, что происходит у него в голове.

В результате, он жаловался жене:

"Они должны прекрасно понимать, что те суровые меры, которые применяются в моем отношении, способны лишь расстроить мой мозг и в результате ни к чему не приведут (при условии, что мне собираются сохранить жизнь), кроме величайшей болезни. Ибо я совершенно уверен, что не смогу продержаться здесь и месяца, чтобы не сойти с ума: чего, вероятно, они и добиваются".

Он умолял Ренс-Пелажи:

"Состояние мое ужасно до крайности, и, если бы вы только могли полностью его осознать, ваше сердце, без сомнения, исполнилось бы жалостью ко мне. Нет у меня и никаких сомнений в отношении того, что они предпринимают все возможные усилия, чтобы нас разлучить: для меня это было бы последним ударом, которого я бы не пережил, и в этом вы можете быть уверены. Я заклинаю вас воспротивиться этому со всеми силами, которые в вашей власти, и понять, что первыми жертвами таких усилий станут наши дети: не бывало еще, чтобы дети были счастливы, когда нет согласия меж их родителями. Мой дорогой друг, вы — все, что у меня осталось на земле: отец, мать, сестра, жена, друг, все они воплотились в вас. У меня нет никого, кроме вас: не покидайте меня, умоляю…"

Он просил жену сделать все возможное, чтобы как можно быстрее вызволить его из заключения:

"Вызволите меня отсюда, мой добрый друг, вызволите меня, умоляю, ибо чувствую, что с каждым днем еще больше приближаюсь к смерти <…> Любите меня так же, как я страдаю. Это все, о чем я вас прошу, и верьте, что я нахожусь на пике своего отчаяния".

И все же некоторые письма от Рене-Пелажи доходили до маркиза де Сада, и они доставляли ему подлинную радость. И после этого он с новыми силами принимался за письма к ней:

"В моем отношении они использовали чрезмерную дозу строгости, которая так непригодна для моего характера. Они утверждают, что это ради моего же собственного блага. Изумительная фраза, в которой слишком ясно узнаешь привычный язык торжествующего тупоумия. Ради собственного блага человека вы помещаете его в условия, которые предназначены для того, чтобы свести с ума, ради его собственного блага разрушаете его здоровье, ради его блага порождаете в нем слезы отчаяния! До сих пор, должен признаться, я еще не имел удовольствия осознать или прочувствовать на себе такого рода благо…

Ты ошибаешься, совершенно серьезно заявляют тебе эти глупцы: тебе дается возможность еще раз обо всем подумать. Верно, от этого действительно начинаешь думать, но не хотели бы вы узнать ту единственную мысль, которую возбудила во мне эта отвратительная жестокость? Мысль, глубоко отпечатавшаяся в моей душе, о как можно более скором побеге из страны, где услуги гражданина не принимаются в расчет, когда доходит до расплаты за мимолетную оплошность, где неосмотрительность наказывается словно преступление <…> И мысль о том, чтобы, вдали от тех, чья цель — изводить и досаждать, и всех их приспешников, отправиться на поиски свободной страны, где я могу верно служить принцу, который предоставит мне там убежище, и таким образом заслужить от него то, чего я не смог обрести в моем родном краю — справедливости, и того, чтобы меня оставили в покое".

Условия своего содержания в Венсеннском замке маркиз описывал следующим образом:

"Вы спрашиваете, как я поживаю. Но какова польза от того, что я вам отвечу? Если я сделаю это, то мое письмо до вас не дойдет. И все же, я рискну и удовлетворю ваш интерес, ибо не могу представить, что они будут столь несправедливы, что не дадут мне ответить на то, что сами позволили вам меня спросить.

Я нахожусь в башне, запертый за девятнадцатью железными дверями, и единственным источником света служат два ма-леньких оконца, забранных решетками. Десять или двенадцать минут в день я провожу в обществе человека, который приносит мне еду. Остальное время я нахожусь в одиночестве, проливая слезы… Такова моя жизнь здесь… Вот как в этой стране исправляют человека: отсекают все его связи с обществом, с которым его, напротив, нужно сблизить, чтобы он мог вернуться на путь добродетели, с которого он имел несчастье свернуть. Вместо доброго совета, мудрого наставления, у меня есть только отчаяние и слезы. Да, мой дорогой друг, такова моя участь. Как может человек не дорожить добродетелью, когда она представляется в таких радужных красках!

Что же до того, как со мной обращаются, справедливости ради скажу, что во всем проявляется любезность… но с таким шумом по пустячным поводам, так по-детски, что, прибыв сюда, я подумал, что меня привезли на остров лилипутов, где живут люди восьми дюймов ростом, поведение которых должно соответствовать их размерам. Поначалу я находил это забавным — у меня с трудом укладывалось в голове, что люди, которые в остальном кажутся достаточно разумными, могут вести себя настолько глупо. Затем это начало выводить меня из себя. Наконец, я стал представлять, что мне всего двенадцать лет отроду, — и мысль о возвращении в детство несколько умеряет сожаление, которое в противном случае должен испытывать разумный человек, увидев, что с ним обращаются подобным образом.