Стамбульский оракул - Майкл Дэвид Лукас Страница 14

Элеонора не знала, что по дороге в Стамбул пароход делает две остановки, поэтому, когда судно замедлило ход и раздался гудок, сердце девочки ушло в пятки. Неужели прошла целая неделя? На всякий случай она спрятала свою постель обратно в сундук и забилась в угол за султанскими ящиками. С лязганьем и скрипом двери в трюм начали открываться. Был полдень, луч света, который сначала едва пробивался в трюм сквозь открывающуюся дверь, становился все ярче, словно кто-то обстреливал ее темную нору огненными стрелами. Она едва не чихнула, когда трое стюардов начали выгружать багаж и заносить новые сундуки. Когда все было закончено, один из них повел носом и что-то бросил своему напарнику. Тот ответил и засмеялся. Хотя их слов она не расслышала, но от самого звука человеческих голосов кровь застучала у нее в висках.

Пока тяжелая дверь закрывалась, застоявшаяся вода вытекала наружу, а цепи кровожадно лязгали, в трюм неожиданно для Элеоноры влетел один из ее удодов. Она видела птицу не более секунды, краешком глаза, но ошибиться было невозможно. Это был один из ее пернатых телохранителей. Он сделал круг по трюму и вылетел обратно как раз тогда, когда дверь с клацаньем захлопнулась. Уже в море Элеонора обнаружила, что птица оставила ей подарок — апельсин, который лежал прямо в середине крышки ее сундука. В ее ладонях, на ложе из листьев, он сиял, как крошечное солнце. Довольно долго она просто держала его в руках, и он будто бы наполнял ее теплом. Это весточка от ее стаи. Ради нее они покинули Констанцу и теперь следуют за ней через море, чтобы с ней ничего не случилось. Когда Элеонора проголодалась, она очистила апельсин и съела его, дольку за долькой, смакуя каждую капельку сока, растекавшуюся по нёбу.

Так она и существовала в трюме. Жизнь была вполне сносной, но Элеонора часто тосковала по дому, по отцу и даже по Руксандре. В такие моменты она мечтала, чтобы ее поскорее нашли, хотелось выбраться на палубу и броситься на шею Якобу. Но она понимала, что обнаружить себя слишком рано означало испортить все дело: отец вместе с ней сойдет на берег в ближайшем порту, телеграфирует Руксандре и все ее усилия пойдут прахом. Стоило подождать еще несколько дней. Но тут возникал другой вопрос: как узнать, что время пришло? У нее не было ни календаря, ни часов, ни знаний, чтобы судить о курсе. Она руководствовалась лишь интуицией и смутным представлением о своем местоположении в мире.

Элеонора решила, что пора заявить о себе, в последний вечер путешествия, накануне прибытия в Стамбул. Конечно же, она не догадывалась, что следующим утром они войдут в устье Босфора, зато почувствовала изменения в ходе судна и работе двигателя. Значит, пора выбираться. За семь дней в трюме она успела основательно перепачкаться, легкие были забиты угольной пылью, а живот начинал побаливать. Элеонора представила свое отражение в зеркале и решила, что надо бы почистить платье и умыться или даже придумать новый наряд из тканей, которые были у нее под рукой, но потом сообразила, что в трюме нет мыла, а попытки приодеться только попортят отцовский товар. Придется показаться как есть.

Она откинула назад волосы, расправила свой наряд, навела порядок во временном жилище у сундука и направилась привычной дорогой по улицам чемоданного города к огромным железным дверям трюма. Остановилась перед ними, пробежала пальцами по металлической поверхности, по неровностям, которые напомнили ей те, что были на дверях чердака госпожи Брашовой. За этими дверями ее отец, еда и чистое белье, горячий суп, пуховые подушки, прозрачный морской воздух. От волнения у нее перехватило дыхание, и она замерла. Вот и все. Ей было страшно. Вдруг отец станет сердиться? Что делать, если ее поймают до того, как она найдет его? В ее воображении проносились жуткие картины, одна страшнее другой, но выбора не было. Надо было идти. Она вдохнула, чтобы немножко успокоиться, потом обхватила ручку обеими руками и толкнула дверь, которая вела в сырое и пустое помещение, показавшееся Элеоноре очень светлым после трюма, хотя на самом деле в нем было довольно темно.

Она потерла глаза, чтобы привыкнуть к слепящему свету, и зашла в комнату, полную кнопок, рычагов и колес, где все шипело и позвякивало, как в кафе в обеденный час. Недолго постояла, решая, какую же из трех дверей ей открыть, и вдруг услышала звуки, которые показались ей ангельским пением. Голоса становились все громче, приближаясь к ней.

— Где-то здесь, — сказал мужской голос.

Дверь открылась. Элеонора шмыгнула за трубы, откуда ей были хорошо видны силуэты двоих мужчин: один был покрупнее, другой — поменьше. Их усы и тюрбаны отбрасывали причудливые тени на приоткрытую дверь за спиной.

— Где, он сказал, это было?

Пока второй отвечал, Элеонора поняла, что они говорят по-турецки. Отец дал ей всего несколько уроков турецкого, но она напряглась, прислушалась и убедилась, что понимает разговор.

— Сказал, что здесь.

— Где?

— Знал бы, можно было бы и не искать.

Первый отступил назад и поднял фонарь повыше, освещая помещение.

— Ты видишь?

— Нет.

Последовала долгая тишина, Элеонора почувствовала, как сердце ушло в пятки, а на губах появился металлический вкус, — сейчас ее поймают.

— Не вижу я ничего, — произнес первый мужчина и повернул назад. — Такой мрак, ничего не разглядишь.

Когда Элеонора выбралась из своего убежища, ее била дрожь. Если бы ее заметили, кто знает, что бы случилось. Она с трудом перевела дыхание, сосчитала до тридцати и проскользнула в приоткрытую дверь, предположив, что мужчины направились на палубу. Элеонора пробиралась сквозь джунгли подтекающих труб и темных от копоти фонарей и наконец попала в более светлый коридор. Увидела ковер на полу, деревянные панели на стенах и множество дверей с круглыми окнами и латунными табличками с номером на каждой. Двери с шестнадцатой по тридцатую были закрыты. Элеонора шла по коридору, из-за дверей до нее доносились негромкие звуки, по которым несложно было догадаться, что обитатели кают находятся в плавании по безбрежному океану сна.

Она уже добралась до конца коридора и собиралась подняться по металлическим ступенькам, как вдруг одна из дверей отворилась с легким скрипом. Элеонора в ужасе замерла и вжала голову в плечи, в полной уверенности, что за этим звуком неминуемо последуют обвиняющие крики, хлопанье остальных дверей и недоуменные вопросы пассажиров о том, откуда взялась эта маленькая замарашка. Однако ничего, кроме стука ее собственного сердца, шарканья комнатных туфель и неясного бормотания, не было слышно. Элеонора осторожно повернула голову и скосила глаза. Она увидела старика в ночной рубашке, его седые волосы были всклокочены. Он шел к лестнице, ночные туфли шлепали по ковру. По-видимому, Элеонору он не замечал. Она повернулась к нему лицом, так медленно, как только могла, — главное, не напугать его. Но он не испугался. Его блестящие глаза были широко открыты, хотя ничего не выражали. Элеонора задержала дыхание и судорожно сглотнула. Он был совсем близко от нее: она слышала, как он бубнит что-то, словно отбивается от града сердитых вопросов. Старик остановился перед девочкой, как будто почувствовав ее присутствие, и замолчал. Элеонору обдало запахом старческого тела и не слишком чистого белья. Она пристально посмотрела ему в лицо, протянула руку, но дотронуться до него не решилась.