Дети Третьего рейха - Татьяна Фрейденссон Страница 14

– Скоро. Мне кажется, он где-то тут!

– Глупости! Мне кажется, кроме неё и перуанской прислуги, дома никого. Кстати, как тебе операторы?

– Я делаю всё, что могу. Но нажимает ли он кнопку записи вовремя? В общем, вскрытие покажет.

– Надеюсь, не мое вскрытие…

– Я хочу вас кое с кем познакомить! Сейчас! Через пару минут! – Элизабет влетает в комнату, сверкая улыбкой: усталости как не бывало – вся гладенькая, довольная, со свежим розоватым блеском на губах.

– Так Ренцо здесь, дома?

– Да, – кивает Элизабет.

– Я же тебе говорил, – улыбается Сергей.

– Рен-цооо! Порфавор! Моментито! – Элизабет кричит что-то по-испански в черную глотку арки. В ответ – тишина. Через несколько секунд – шорох. И вот в освещенную комнату, чуть морщась и смущаясь, входит двухметровый парень: темные глаза, кудрявые каштановые волосы – удачная смесь перуанца и европейца. Очень милое и несколько напуганное лицо. – Ренцо! Это Ренцо! – словно конферансье на сцене, Элизабет гордо представляет его: – Вот он, мой сынок!

Всей интернациональной съемочной группой здороваемся с Ренцо, а я на глаз пытаюсь определить, сколько ему лет. Наверное, несмотря на выдающийся рост, он чуть младше меня: молодое лицо, крепкое тело, в перспективе склонное к полноте. В общем, даю Ренцо лет двадцать пять. А может, и того меньше. Во сколько же лет она его тогда родила?

Ренцо в это время обезоруживающе улыбается и что-то лопочет по-испански.

– Он, к сожалению, совсем не говорит по-английски, – бесцеремонно перебивает сына Элизабет, – но я смогу переводить. Итак, это Ренцо де ла Кадена.

Вот оно что! Таинственный де ла Кадена, которого я приняла за третье лицо, и есть ее сын?

– А это тоже Ренцо. – Мать тычет полным юрким пальцем куда-то за спину сыну, и тут я замечаю огромную фотографию, как раз у выхода из гостиной: в длину, как и в ширину, метра полтора. Боже ты мой, где были мои глаза?! Я ж по этой комнате круги наворачивала! Вот что значит внутреннее напряжение. А на фотографии, которой так гордится наша героиня, Ренцо и Хосе Каррерас в обнимку. Элизабет добавляет: – Два тенора!

– Черт возьми! – Мы с Браверманом с удивлением смотрим сначала друг на друга, а потом снова на фотографию: этот парень, что, оперная звезда уровня Хосе Каррераса?

Элизабет громко смеется и поясняет, видя наше изумление:

– Когда Хосе Каррерас и Лучано Паваротти были в Лиме, то выступали с большим хором, а поскольку Ренцо со своими коллегами еще работает и в главном хоре столицы, то они с ребятами пели вместе с Паваротти и Каррерасом. После выступления, на которое пришло более пяти тысяч человек, люди, что пели в хоре, подходили фотографироваться с тенорами. Каррерас был очень любезен, не то что Паваротти! Смотрите, какое фото получилось. Классное, правда?

Мы киваем. Фото и правда классное. Ренцо краснеет от смущения. Его мама – от гордости. И сразу вопрос:

– Ренцо, а ты интересуешься историей семьи? Что для тебя значат твои предки? Интересна ли тебе история Альберта?

Элизабет голубкой воркует по-испански. Ренцо улыбается, задумывается и после паузы произносит, тыча пальцем себе в грудь, как ребенок:

– Ренцо-Альберт де ла Кадена.

Мать продолжает ворковать, уже на английском:

– Да, я назвала его Ренцо-Альберт в честь своего отца Альберта Геринга. Несмотря ни на что…

– А никто никогда не интересовался происхождением Ренцо? В смысле поклонники таланта? Не спрашивали о принадлежности к семье Геринг?

Элизабет кивает:

– Иногда спрашивают. Не так часто. К примеру, недавно был такой вот случай: спросили про мою фамилию и, как следствие, сразу про происхождение Ренцо. Я сказала: «Вы действительно хотите узнать больше? Но сначала скажите мне, будет вам плохо от того, что я не стану отрицать нашей родственной связи с Германом Герингом? Ведь если это вам неприятно и в перспективе этот факт может затруднить наше общение, то я лучше промолчу».

– Не слишком ли ты опекаешь Ренцо? За несколько минут я уже успела определить, что ты сумасшедшая мать! Что он сам думает о твоей чрезмерной опеке?

Судя по всему, – попадание в яблочко. Я убеждаюсь в этом через секунду, когда, проигнорировав попытки сына узнать у нее перевод вопроса, мать начинает отвечать сама:

– Чрезмерная опека – это не мой случай. Не мой. Я большая поклонница одного индийского психолога, в своих книгах он постоянно повторяет: «Ты не владеешь своими детьми. Ты – их гид. В те моменты, когда ты им нужен, будь проводником. Веди их. Следует сделать их независимыми так скоро, как это возможно, чтобы они сами несли за себя ответственность. Потому что если этого не сделать, то тебя трудно будет считать хорошим родителем». Согласно этой теории, когда каждому из моих детей исполнялось двенадцать лет, я устраивала семейную вечеринку. И написала в честь этого даже небольшую поэму…

– Каждому из детей? – перебиваю ее.

– У меня еще сын. И дочь, она живет в Ла Молина… – На секунду теряю дар речи от удивления. Элизабет продолжает: – Когда каждому из моих детей исполнялось двенадцать лет, я устраивала праздник, а после, в завершение, говорила: «Теперь ты взрослый, то есть отныне несешь ответственность за собственную жизнь! Вы все видите, что я постоянно работаю, нахожусь вне дома, не могу вас контролировать. Так что теперь вы сами должны делать выбор, уметь различать, что есть для вас добро, а что зло. Если вам нужны плохие компании, наркотики, коих тут несметное количество, или какая еще дрянь, то вы непременно (и это в лучшем случае) доведете себя до суда и тюрьмы, – поверьте, тут никто не застрахован. Ну а если вы попадете в тюрьму, знаете, что я сделаю? Я буду носить вам передачи. Например, вкусные фрукты. И… и на этом всё. Потому что я не смогу сделать ничего больше – не смогу повлиять на ситуацию и изменить ее. Так что внимательнее относитесь к себе, заботьтесь о своем здоровье и думайте обо всём, что вы делаете».

Ренцо, я и Сергей в шесть глаз смотрим на Элизабет, которая во время своей вдохновенной речи не просто стягивает всё внимание на себя, но потрясает своей схожестью с сами-уже-поняли-кем.

Ренцо понимает только испанский. Сергей – вот оно, тлетворное влияние работы с переводчиками, – только русский. Выходит, смысл всего вышесказанного сейчас понимаю только я. И меня он, признаться, несколько пугает. Те факты, которые я успела узнать про Перу в целом и Лиму в частности, во время многочасового перелета истерзав путеводитель, вовсе не казались мне доступными для понимания двенадцатилетних детей. Может ли, думаю я, глядя в лучистые светло-коричневые глаза Ренцо, ребенок понимать, что наркотик это зло, когда этот самый наркотик – обычный ходовой товар, который порой находит тебя быстрее, чем ты его? Может ли ребенок понимать, что вокруг, помимо всего прочего, пышным цветом расцветает то, что напугает любого взрослого: насилие, работорговля, жизнь на окраинах, которая иной раз кажется страшнее смерти.