Смутное время. Марина Мнишек - Нина Молева Страница 13

— И у меня к тебе вопрос, Савва, если великий князь дозволит: кому по духовной престол перейти должон? Деток-то у государя покойного нет.

— То-то и оно, отче. Нет духовной. Нет никакой — ни старой, ни последней, искали, говорят, не нашли.

— Духовной нет? Последней государевой воли? Быть такого не может!

— Объявили уже всенародно: нету. А на словах покойный будто бы одно желание высказывал: царице Ирине в монастырь идти и постриг принять.

— Кто же это слова такие передает?

— Шурин царский — боярин Годунов. Он один тому свидетель.

— Годунов? Чудны дела твои, Господи! А царица что? Ее воля?

— Когда я уезжал, все только о том и говорили: не пойдет государыня в монастырь. Решила: сама будет державой править. Что ж, ведь это ей все государство — дьяки и бояре крест целовали у одра супруга. Что не венчанная она на царство, никто и словом не обмолвился.

— Так это те, что уже у власти стоят. Им перемены ни к чему. Зато те, кому власть только снится, еще свое слово скажут!

— И владыка Серапион так полагает, великий княже.

В ночь с 6 на 7 января 1598-го, по латинскому исчислению, года скончался царь Федор Иоаннович. Последний из рода Ивана Калиты. В западных государствах давно пересказывалось предсказание некоего немецкого звездочета: будут править Московской землей два семейства, каждое по 300 лет, после чего наступит разор и великая смута. Первое трехсотлетие истекло. Русский престол был свободен. Почти свободен. Оставалась царица Александра, инока, принявшая постриг вдова самодержца Ирина Федоровна Годунова.

А царствовал благоверный и христолюбивый царь и великий князь всея России Федор Иоаннович после отца своего, царя и Великого князя всея России Ивана Васильевича, 14 лет праведно и милостиво, безмятежно. И все люди в покое и в любви, и в тишине, и в благоденствии пребывали в те годы. Никогда, ни при каком царе Русской земли, кроме великого князя Ивана Даниловича Калиты, не было такой тишины и благоденствия, как при этом благоверном царе и великом князе.

«Московский летописец»

Утром развиднелось едва — тут и завьюжило. Снег летучий. Сыпкий. В воздухе россыпью, что твои бриллианты, играет. Тишина окрест залегла. Шагу не сделать — заметает. Оно и к лучшему. Без следов.

Посланец Серапионов до рассвета в путь пустился. Провожатого дали — чтоб вопросов поменьше. Еды в мешок наложили, за седлом приторочили — без корчмы долго обойдется. Все, что Серапиону знать надо, на словах князь Константин передал. Бумага — тот же след. За них подчас ох как платить приходится.

Ярошек окна в опочивальне распахнул, вроде теплом повеяло. Да нет — какая там весна! А впрочем — на все Господня воля. Не человеком положено, не по его воле и деется.

— Ярошек!

— Здесь я, ясновельможный княже.

— Лекаря позови в бибилиотеку. Из Академии Джанбаттисту Симона.

— Не заболел ли ты, княже? Неужто нездоровится? Тогда чего ж нашего дохтура не позвать? Нашему верить можно, а тот…

— Не для себя, старик, не печалуйся. Сведаться хочу. Как он?

— На глаза, честно сказать, куда как редко попадается. По твоему приказу, княже, на отлюдье живет. Одних школяров, коли нужда, пользует. Чем ему не жизнь — при таком-то жалованье!

Побежал старик. Осуждает. Только правды и ему знать до конца ни к чему. Не его ума дело. Семь лет назад никто итальянца не звал. С парнишкой приехал. Цену хорошую получил. Домой бы в Италию поспешить. Ан нет, в ногах валялся, чтоб оставить. Так и сказал: дороги, мол, мне обратно нет. Ты, князь, вся моя защита. А лекарь толковый. Вон как парнишку от падучей болезни вылечил. Припадки редко-редко случаются. Да и то, коли Джанбаттисты рядом нет. Прибежит, сразу успокоится. Отварами поит. Не жилец был парнишка — одному итальянцу животом обязан.

— Светлейший князь, вы приказали вашему покорному слуге явиться — я весь внимание. Мне так редко выпадает счастье быть вам полезным.

— Здравствуй, Джанбаттиста. Вот тебе и случай наверстать упущенное. Постороннего человека в Академии видел ли?

— Гонца из Москвы?

— Ну уж — из Москвы. Кто тебе о нем сказал?

— Мне не нужны соглядатаи, светлейший князь. У Джанбаттисты свои глаза и уши. Конь взнуздан по-московски. Седло и сбруя — не здешние. Тем более говор путешественника: мне он куда как знаком. Не то что я — синьор Гжегож сразу заметил. Полюбопытствовал.

— Ладно, не это важно. О кончине московского царя Федора слышал?

— Дидаскалы толковали.

— Вот и объясни мне по лекарскому вашему разумению, почему похоронили его не в царском одеянии, почему после кончины не постригли. Гроба каменного и того по мерке подбирать не стали. Не от небрежения же! При погребении государя порядок строгий блюдется. Ничто тебе на ум не приходит? Болел чем? Или…

— О, светлейший князь, мне остается только подтвердить возникшее у вас предположение: или был отравлен. Яды, как вы наверняка знаете, ваша светлость, имеют разное действие. От скоротечных — по телу знаки тут же идут, опухоль — час от часу растет. Так, рассказывали, было с родителем скончавшегося государя.

— Государем Иваном Васильевичем? Что именно?

— Он будто бы сидел за шахматной доской, когда лекарь поднес ему питье. После первых глотков царь упал головой на доску — только фигуры кругом раскатились. Рука свесилась и на глазах стала пухнуть, словно ее стали надувать воздухом. Все тело тоже, так что когда придворные решились к нему приблизиться, пуговицы стали отлетать от кафтана, а швы на одежде лопаться.

— Господи, спаси и помилуй!

— Может статься, и с царем Федором случилось нечто подобное? Тогда утром из спального, просторного платья переодеть его в дневное стало невозможно.

— Отсюда сермяжный кафтан! Ни у кого из придворных не займешь… Постой, лекарь, а постриг? Монашеское платье любое можно было взять — оно и так широкое.

— Но для пострига, ваша светлость, тело следует обнажить.

— Знаки!

— И пухлизна, ваша светлость. Насколько мне известно, подобный обряд совершает не один человек. Тайны не сохранить.

— И здесь сходится. Но остается маленькая гробница. Это при распухшем-то теле. Нет, по-твоему, лекарь, не получается.

— Осмелюсь возразить сиятельному князю. Каменную гробницу готовят не за один день, не правда ли? Думаю, она давно была исполнена и точно соответствовала размерам государя. Я слышал, он был совсем не большого роста.

— Если верить свидетелям, все придворные были выше него по крайней мере на голову. Московиты отличаются хорошим ростом.

— Так вот, ваша светлость, гробница могла казаться чужой для его царского величества из-за изменившегося объема тела. Вам не кажется это возможным, ваша светлость?