Непокоренный. От чудом уцелевшего в Освенциме до легенды Уолл-стрит: выдающаяся история Зигберта Вильцига - Джошуа Грин Страница 13

«Сейчас я иногда вспоминаю весь этот голод, – говорил Зигги, – и думаю: это был не я. Меня там не было. Этого не могло случиться со мной».

В Освенциме голод был постоянно пульсирующей, нарывающей болью, которая порой доводила узников до безумия ^[28]. Заключенным полагалась одна миска отвратительного супа в день – менее 700 калорий. Хлеб был на вес золота, он был редок и драгоценен. Зигберт отмечал, что его ноги каждый день становились все тоньше, руки напоминали какие-то палки, а штаны болтались все свободнее. Голод был таким невыносимым, что он готов был есть все, что найдет.

«Помню, как-то раз я ел горчицу», – говорил Зигберт, рассказывая Нартелям об одном летнем дне в Освенциме.

К тому времени он не ел несколько дней. За одним из заборов Освенцима находились офицерские казармы. На расстоянии он видел, как эсэсовцы устроили пикник вместе со своими семьями.

«Дети эсэсовцев ели и танцевали, а еврейские дети в этом же лагере горели в печах, – вспоминал он. – Запах горелого мяса чувствовался почти повсюду, хотя многое зависело от ветра. Наверное, две трети времени запах чувствовался, и мне сложно его описать, потому что другого такого не существует. С чем его сравнить? Вы когда-нибудь видели, как горят люди? Вряд ли – и вряд ли захотите. Но так и было, это был не страшный сон, а реальность… Один из эсэсовцев бросил через забор бумажный стаканчик с горчицей, – рассказывал Зигберт. – Я был так голоден, что всю горчицу съел. Мне было очень плохо, но я съел ее всю… Хочу вам кое-что рассказать о голоде, – продолжал он. – По воскресеньям днем мы могли немного отдохнуть от рабочих нарядов – и тогда мы часами говорили о еде. Чехи рассказывали, как дома добавляли сливы или бекон к картошке. Греки возмущались: нет, добавлять нужно оливки! Поговорив о еде в течение часа, ты чувствовал себя так, будто бы действительно поел ^[29]. Вот такими мы были голодными. Мы ели все, что могли, и каким-то образом выживали. Для вас горчица – это просто горчица. В Освенциме горчица была самостоятельной пищей».

В Освенциме все приобретало искаженное и трагическое значение, не только горчица. Даже дождь, поддерживающий жизнь на земле, в Освенциме нес смерть. Дождь проникал повсюду, вымачивая одежду, одеяла и деревянные доски крыш бараков. «Что можно поделать, если из одежды у тебя только мокрая и ветхая лагерная роба? Можно снять ее для просушки, но тогда замерзнешь до смерти. Или можно оставить ее на себе, но тогда можно заработать пневмонию и от нее умереть. Нельзя было понять, что правильно, а что нет, – объяснял Зигги. – Не знаю, как я пережил все это. Мы прошли через множество ужасных вещей».

Благоприятствовала выживанию в Освенциме работа на складах снабжения, которые узники прозвали «Канадой» – страной, которую они представляли себе настоящим Эльдорадо. В складах «Канады» сортировали и хранили одежду, обувь, чемоданы и другие вещи, конфискованные у новоприбывших заключенных. Одновременно в «Канаде» работало от 1000 до 1600 заключенных. Их задачей была сортировка десятков тысяч чемоданов и другого багажа. Часы, браслеты, деньги, шариковые ручки, безопасные бритвы, ножницы, карманные фонарики, кольца и другие ценные вещи клали в деревянные ящики, которые затем запечатывались и отправлялись в штаб-квартиру нацистов в Берлине.

Назначение в «Канаду» было настоящей наградой: оно означало возможность работать в помещении и при случае «организовать», то есть украсть, ювелирные изделия, лекарства и другие вещи, найденные в конфискованной нацистами одежде. Одним из узников, направленных на работу в «Канаду», был сын Нартелей Лотар. К этому времени Зигберт уже сознавал, насколько важны для выживания в Освенциме приятельские отношения, хотя местные условия и не благоприятствовали дружбе. В мире, управляемом страхом и подозрениями, мало что способно было вызвать доверие или приязнь между узниками. Постоянные перепалки и подозрения были обычным делом, а инстинкт самосохранения перевешивал порывы великодушия или доверия.

Однако если суровые обстоятельства вынуждали одних заключенных не доверять никому, то другие только укрепляли связи друг с другом. Найти человека, которому можно было доверять, значило обрести союзника в поисках пищи или других необходимых для выживания действиях. Лотар очень ценил умение Зигберта решать проблемы, а Зигберт восхищался спокойствием и знаниями Лотара. Когда Лотара назначили на работу в «Канаду», первым делом он подумал о том, как бы заполучить туда и Зигберта, и у него появился план.

«Один из работников склада умер, – рассказывал Зигберт Нартелям, – и Лотар, рискуя собственной жизнью, дал мне номер мертвого заключенного и подделал записи. Вот как ваш сын помог мне получить работу на складе».

Зигберт и Лотар сортировали одежду, делили пищу, выносили наружу ювелирные изделия и другие ценные вещи в пустых роликах туалетной бумаги, чтобы продать на черном рынке лагеря, и сохраняли дружбу, которая позволяла им не сойти с ума.

«Обеспечив мне эту работу, он спас мне жизнь», – сказал Зигберт родителям Лотара.

«Хвала Богу», – ответили они и заплакали, услышав о бесчисленных страданиях, выпавших на долю их сына и Зигберта.

Заключенные проводили четкую границу между «организацией» – кражей у нацистов – и кражей друг у друга. Если один узник крал еду у другого, в иерархии заключенных он считался виновным в убийстве. Если человек крал у другого хлеб, его могли забить до смерти свои же сокамерники ^[30]. Напротив, «организация», то есть обкрадывание нацистов, считалась вполне приличной, и любой, кто мог это устроить и не попасться, пользовался всеобщим уважением. Возможности для «организации» в Освенциме были больше, чем в других лагерях, потому что евреям, отправленным сюда, говорили, что их переселяют, так что ценные вещи, необходимые для начала новой жизни на востоке, нужно взять с собой. По прибытии все сразу конфисковывалось.