Семнадцать лет в советских лагерях - Андре Сенторенс Страница 13

Я уже писала выше, что советские чиновники, возвращавшиеся из-за границы, считались неблагонадежными вследствие их политического невежества, неадаптированности к советскому образу жизни и жизни в деревнях, где им предстояло заниматься пропагандистской работой. Именно с этой целью Алексея и направили в Каширу. На него возложили ответственность за организацию колхоза. Мой муж считал, что ему сделали особое одолжение, поручив идеологическую работу в деревне. Я так не думала, но всячески воздерживалась от того, чтобы высказывать свое мнение.

Узнав о том, что Алексей собирается делать в Кашире, его семья отнеслась к этому без малейшего энтузиазма; начались ожесточенные споры, перессорившие моего мужа с отцом и братом. По привычке Алексей впадал в ярость, его не только выводила из себя невосприимчивость близких родственников к новым идеям, но он еще опасался провалить свою работу, что могло окончательно скомпрометировать его в глазах партии, особенно если станет известно, что его родные являются ярыми противниками этих идей.

В помещении школы было устроено собрание. Будущие члены колхозного руководства, назначенные заранее, единогласно выбрали председателя правления, которое также было сформировано до начала собрания. Пришедшие на собрание крестьяне не слишком понимали, что происходит, но из страха голосовали «за» каждый раз, когда от них требовалось высказать свое мнение. То, что Иван, Борис или Петр назначались на ту или иную должность, крестьянам было абсолютно все равно – лишь бы их оставили в покое. Они еще не догадывались, что Иван, Борис и Петр избирались именно для того, чтобы лишить их покоя.

Председательствовал на собрании Алексей. В своем выступлении, составленном особым отделом ЦК Коммунистической партии (текст требовалось выучить наизусть), он перечислил преимущества колхозного строя: минимальные расходы, сокращенный рабочий день, более справедливое распределение прибыли, общественная собственность на средства производства, возможность приобретать материалы, которые в Кашире частным образом купить было нельзя и т. д. Присутствующие на это никак не реагировали – для них было совершенно очевидно, что им предстоит передать свое имущество в колхоз, где они уже будут не хозяевами, а исполнителями приказов главного агронома. Для большей части этих мелких собственников подобная перспектива означала лишение каких бы то ни было прав, поскольку из хозяев они превращались в сельскохозяйственных рабочих. Еще они знали, что получаемые доходы будут делиться между государством и крестьянами в соответствии с отработанными трудоднями. Председатель колхоза, главный агроном и счетовод должны были также изыскивать свои оклады из доходов колхоза.

Моего ограниченного словарного запаса (к тому же Алексей накануне растолковал мне суть своего выступления) оказалось достаточно, чтобы понять что к чему и теперь следить за реакцией людей, внимательно слушавших его в переполненном помещении. Я ощущала, как напряженно они пытаются представить свое будущее. Меня поразил контраст между выражением лица Алексея и его отца. Эти два человека представляли не только два разных поколения, но два мира, два несовместимых образа жизни, одному из которых предстояло проиграть. К сожалению, ни у кого не было никаких иллюзий относительно исхода битвы. Не говоря ни слова, не выражая ни одобрения, ни протеста, крестьяне один за другим поднимались и выходили из зала с поникшими головами. Когда мы возвращались домой, я больше не могла скрывать от мужа своего возмущения. Меня изумляло то, как он лгал этим бедолагам – односельчанам, знакомым ему с детства, – убеждая в том, что им будет лучше без собственного имущества и они будут счастливы, работая бесплатно на государство. Но, как обычно, Алексей уклонился от дискуссии, ограничившись ответом:

– Замолчи! Тебя это не касается! И вообще, это должно быть именно так, а не иначе.

В очередной раз я поняла, что человек, чью фамилию я носила, отказался от своего собственного мнения. Каковы бы ни были приказы, распоряжения, декреты и решения партии, Алексей беспрекословно исполнял их, ничуть не сомневаясь в необходимости слепо повиноваться, что было для него так же естественно, как дышать или есть. Вся эта история с колхозом увеличила пропасть между мной и мужем настолько, что ее уже невозможно было преодолеть.

Сразу после собрания в Кашире был организован колхоз. Крестьян, не пожелавших в него вступать, стали нещадно облагать налогами, так что в итоге перед ними встал выбор: либо уступить, либо умереть от голода. Трефиловы первыми записались в колхоз: присутствие Алексея и страх перед властями сделали свое дело. У них забрали все имущество, и вскоре их лучший конь по кличке Як сдох от недоедания.

Понятно, что при таких обстоятельствах Кашира потеряла для меня всякую привлекательность. В моральном смысле она стала более несчастной, чем Москва, и голодали здесь почти так же, как в столице. Стоило появиться Алексею в Кашире, как все в ней пришло в упадок. Я была близка к тому, чтобы возненавидеть мужа так же, как я ненавидела партию, которая сделала его своим рабом и умела править лишь при помощи нищеты и преступлений.

В октябре мы вернулись в Москву.

В то время руководство страны, испытывая большой дефицит в иностранной валюте, вновь открыло магазины, где продавалось все что угодно, но за золото, драгоценные камни, бижутерию, дорогие меха ^[27]. Так образовался гигантский рынок, управляемый и контролируемый государством. Чтобы купить еду, москвичи распродавали последнее, что им удалось сохранить. Это продолжалось до 1935 года. У дверей таких магазинов можно было увидеть, как взрослые люди и старики плакали от стыда, продавая семейные реликвии ради возможности купить сахар, мясо или чай. Некоторые, не выдержав, уходили, когда наступала очередь предъявлять то, что они принесли с собой на продажу, но неизбежно возвращались, не в силах сопротивляться постоянному чувству голода.

Несмотря на нормирование продуктов, которое ужесточалось с каждым днем, снабжение Москвы продовольствием становилась все хуже и хуже. До отъезда в Каширу я постоянно боялась, что не смогу прокормить сына ^[28]. Правительство распустило слух, что дефицит продовольствия вызван не ошибками и нерадивостью чиновников, а отсутствием гражданской сознательности крестьян, прятавших зерно вместо того, чтобы отдать его официальным сборщикам. Поэтому было решено, что члены партии, при поддержке ГПУ, будут проводить обыски в избах. Разумеется, Трефилова назначили в одну из этих банд. Он уехал в феврале 1932 года, я отказалась ехать с ним. С меня было достаточно, я испытывала лишь одно желание – вернуться во Францию с моим сыном.