Если бы я была королевой. Дневник - Мария Башкирцева Страница 12

Вторник, 8 сентября 1874 года

<…> Но случилась неприятность: у нас вышли деньги. Похоже, мы, уезжая, взяли с собой [нрзб]. Ох, Боже мой, когда кончится для меня это цыганское житье? Когда я стану жить, как мне нравится? <…>

Пятница, 11 сентября 1874 года

<…> Одна беда: я очень подурнела, и голова кружится, и сердце болит, и ужасная слабость.

Боже, исцели меня!

Пятница, 25 сентября 1874 года

<…>

Роста я среднего, волосы недурные – чуть длиннее, чем я сама, шелковистые, золотистые и вьющиеся. Лицо у меня круглое, высокий лоб, белый и хорошо вылепленный, – я прикрываю его волосами, постриженными, как у Людовика XIV в детстве, в Версале, на картине, изображающей смерть Людовика XIII, на лестнице. Брови густые, темные, красиво очерченные и слегка изогнутые, глаза серые, не большие и не маленькие, пристойной формы, а вечером часто темнеют, иногда блестящие и всегда умные, ресницы того же цвета, что и глаза, и премилые. Нос… нос… надо же, трудно описать: ни короткий, ни длинный, ноздри довольно велики, немного веснушек на носу и хорошая кожа, что бывает довольно редко: обычно на носу кожа хуже всего. Словом, нос пристойный, хотя мог бы быть лучше, но… Рот маленький, алый (сегодня вечером я такая, как раньше) и очень милый, особенно уголки, и формы прекрасной, и замечательно нежные. Зубы у меня как раз настолько хороши, чтобы меня не портить, они ни дурны, ни неправильной формы, довольно белые маленькие зубки, вполне сносные. <…> Подбородок у меня круглый и с заметной ямочкой, уши маленькие (похожи на две розовые раковины), розовые и милые. Шея не такая длинная, как у горбуньи, а в самый раз для женщины, особенно когда соседствует с прекрасными плечами, высокой грудью, и белая, как молоко.

Тело мое в целом очень красиво, я прекрасно сложена, и стан так изогнут, что люди думают, я ношу турнюр, хотя я ничего совершенно не ношу такого, никогда.

Ступни ног и кисти рук у меня с классической точки зрения нехороши; я никогда не холила рук, содержу их в чистоте, и не больше, а на ступнях нет мозолей и прочих мерзостей, от которых страдает столько людей. <…>

Это такое несчастье; я имею дерзость каждый вечер просить Бога сохранить меня от этого.

Забыла сказать про цвет лица; я вся бело-розовая, кожа тонкая, на висках даже просвечивают вены, и по обеим сторонам рта, особенно слева. У правого глаза на виске у меня родинка, а другая, совсем маленькая, на левой щеке внизу, там, где кожа бархатистая.

Что за фантазия – себя описывать? <…> Следует добавить, что у меня очень красивая походка. <…>

Суббота, 31 октября 1874 года

<…>

По дороге мы с тетей увидели две прекрасные вазы саксонского фарфора.

– Давай купим, – говорю я.

– А деньги?

– Поедем в Монако и выиграем.

Сказано – сделано, около пяти мы были на вокзале, а через полчаса в казино. По дороге я жалела, что поехала. <…>

Я села рядом с тетей, и она за меня ставила. Я играла на то, что выигрывала, так что много сорвать не могла. И все-таки добыла 55 франков, не рискнув ни одним су.

<…>

Четверг, 19 ноября 1874 года

<…> В конечном счете я ненавижу Ниццу, фу, мерзкий город, мерзкие люди!

И все же видел бы кто-нибудь, как горько я вчера плакала, пока не заснула! И было с чего. <…>

Может быть, кто-нибудь надо мной посмеется и скажет, что все эти горести просто смешны… Жалкие люди! Пускай бы испытали, что я испытываю, вот тогда бы они мне поверили. Нет, никому, никому из тех, у кого есть самолюбие, я не пожелаю очутиться на нашем месте, потому что Бог, которому ведомо, какая это страшная пытка и какое непрестанное унижение, наказал бы меня за это.

А почему это так, Господи! Только проклятая тяжба, и ничего больше, но это же не преступление. Почему все стараются нас избегать?

Сегодня мы проходили по набережной Массена, и… <…> навстречу нам шли две выскочки – мама часто встречала их у г-жи Ховард, ну вот она и посмотрела на них, улыбнулась и хотела поздороваться, но эти чудовища смотрели прямо перед собой и отвернулись, а мама, опасаясь меня расстроить, сделала вид, будто и не собиралась здороваться, и насильно продолжала улыбаться жалкой улыбкой, притворяясь, что рассматривает лавки. <…>

Пятница, 27 ноября 1874 года

<…>

Вечером неприятная сцена. Явилась Анна, любовница Жоржа, и закатила здесь скандал уж не знаю по какому гнусному поводу, и говорила такие дерзости, что тетя послала за мамой, а мама получила свою долю и сбежала. А потом я выложила Анне все начистоту, не стесняясь в выражениях.

<…>

Хочется лечь и никого не видеть, убежать, даже умереть.

<…>

Несчастная я, надо мной тяготеет проклятие. <…>

Жалкая, про́клятая, отверженная еще до того, как выросла, униженная еще до того, как у меня появилось самолюбие. <…>

Среда, 2 декабря 1874 года

<…> Как сказал маме не знаю уж кто, поведение ее сына таково, что на этих днях префект пришлет ей на этот счет официальное предостережение.

Она рассказала об этом за обедом, потом разрыдалась, я не плакала, но чувствовала такую ярость и такой стыд, что вся побледнела.