Роман Арбитман. Биография второго президента России - Лев Гурский Страница 12

«Я бесконечно благодарен филфаку, — впоследствии формулировал глава государства в интервью «Коммерсанту». — В дряхлой советской империи, отравленной миазмами собственного распада, таких оазисов было немного, но они, как видите, были. Нам не только давали знания — нас обучали здесь еще и сомнению как единственно возможному методу постижения мира. Ничто не было догмой, все подлежало анализу. Унылые пропагандистские клише не оспаривались специально: они сами рассыпались под напором логики и здравого смысла. Поступившие на филфак выбирали себе профессию лишь во-вторых, а во-первых — примат личной свободы…»

Да, Вячеслав Викторович не мог быть совершенно свободным от окружающего его общества, и выстроить Телемское аббатство в рамках одного отдельно взятого факультета ему бы и не удалось. Но он безусловно сумел культивировать атмосферу раскованности, взрастить пресловутый «филфаковский дух», столь ценимый всеми выпускниками 80-х и начала 90-х годов прошлого столетия. Научный интерес тут был бескорыстен. Никто не гнался за степенями в ущерб качеству знания. Студентов оценивали по их реальным заслугам, а не по рангу их родителей. Не было и тени стукачества — всякие попытки Первого отдела внедрить к Прозорову «засланных казачков» и наушников либо склонить к сотрудничеству кого-то из ближайшего окружения декана оказывались безрезультатными.

Два десятилетия спустя Роман Арбитман, уже будучи президентом России, не раз приезжал в Саратов и предлагал своему бывшему наставнику пойти в политику — баллотироваться в Госдуму от родного города. Но всякий раз ответ Вячеслава Викторовича был отрицательным. «Мое дело — учить филологов, а не пасти народы, — откровенно говорил он (цитируем по тексту того же интервью в «Коммерсанте»). — И вы, Рома, по-моему, совершенно напрасно похоронили свой научный потенциал и влезли в это болото. Станете вы русским Джеф-ферсоном или нет — это еще бабушка надвое сказала, а вот новым Лотманом, Томашевским или Гуковским вы, к моему глубокому сожалению, уж точно не станете. Шанс упущен. Наука, как жена: требует, чтобы ты принадлежал полностью ей — или никому. Правда, и аз многогрешный слишком часто изменял мадам Филологии с гражданкой Педагогикой, так что и мне, Ромочка, новым Бахтиным не быть…»

Как известно, история не имеет сослагательного наклонения. Можно лишь гадать, как могла бы развиваться научная карьера Романа Ильича. Благоприятные предпосылки для нее действительно имелись: порукой тому диплом выпускника филфака СГУ без единой четверки плюс весьма толковая — в книге Р. Медведева даже употребляется слово «блестящая» — дипломная работа («Библиотека для чтения» О. Сенковского как способ выживания художественной литературы в условиях коммерческого диктата рынка»), получившая одобрение Вениамина Каверина — талантливого филолога, который, кстати, тоже выбрал судьбу, не связанную с академической наукой.

В целом, гуманитарное университетское образование дало Арбитману общекультурный базис, однако поиски его отдельных составляющих в ежедневной практике Арбитмана-президента — занятие, на наш взгляд, малопродуктивное. Поэтому Р. Медведев, утверждающий, что «профессиональная чуткость Романа Ильича к слову способствовала особой выразительности его публичных выступлений и лапидарности его указов», прав только отчасти: квалификацию кремлевских спичрайтеров не стоит сбрасывать со счета. За все восемь президентских лет «филологическая» тема в чистом виде, пожалуй, прозвучала лишь однажды — хотя эпизод, без сомнения, знаковый.

Время действия — 2000 год. Действующие лица — московские писатели. «Узнав, что новый глава государства закончил филфак и, стало быть, их некоторым образом коллега, мастера слова коллективно воспряли духом, — иронически замечает А. Колесников. — Они дружно изготовились и стали ждать, когда их призовут в Кремль, дабы узнать их мнения о будущности России. После инаугурации прошел месяц, два, полгода, а президент упорно не замечал господ сочинителей. «Толстые» литжурналы, как и прежде, получали субсидии от Минфина, но ни золотого дождя именных президентских грантов, ни внимания Кремля к писательским персонам так и не случилось. Даже самым терпеливым «инженерам человеческих душ» вскоре сделалось ясно: ими пренебрегают…»

15 декабря 2000 года самый младший (28 лет) из секретарей Союза писателей Российской Федерации Захар Шергунов не выдержал томительного ожидания и обратился к Роману Ильичу с открытым письмом в «Литературной газете» под рубрикой «Наболело».

«Зная, что русская словесность, которую я имею честь представлять, Вам не совсем уж чужда, — цитируем фрагмент этого обширного письма, — мы смеем надеяться, что вам интересны не только мертвые старики из школьных учебников литературы, но и мы, живые думающие ваши современники, небезразличные к судьбе страны и готовые поучаствовать в ее духовном окормлении. Дееспособные литераторы всех возрастов (и, прежде всего, мы, молодые) желали бы прояснить для себя, какова сегодня наша генеральная линия и каков социальный заказ. Считается, будто всякий писатель есть оппонент действующей власти, но это заблуждение. Мы — не разрушители, а созидатели. Мы хотели бы строить великую Россию рука об руку с российской властью. Поэтому нас обижает и настораживает демонстративное невнимание Кремля к тем, кто сегодня составляет золотой фонд нации…»

Роман Ильич откликнулся чрезвычайно быстро: уже через день пресс-служба главы государства распространила его ответ, перепечатанный затем «Известиями» и «Комсомолкой». В отличие от пространного письма Шергунова президентский текст был краток.

«Уважаемый Захар Максимович!

Ваш коллега Леонид Соболев, выступая на Первом съезде СП СССР в 1934 году, сказал: «Партия отняла у советского писателя только одно право — право писать плохо». Знаете Вы эту крылатую фразу? Если да, забудьте о ней. Эпоха тоталитаризма давно миновала, и времена господства одной партии остались в прошлом. Мне как главе государства не хотелось бы ни в чем ущемлять писателей — и уж тем более отнимать у них право, насущное для многих.

Сегодня Вы свободны: творите, выдумывайте, пробуйте. Вы ограничены только Конституцией РФ, а в остальном можете писать, как хотите, где хотите и о чем хотите. Не существует никакой «генеральной линии» и никакого «соцза-каза». Упомянутые Вами «мертвые старики», между прочим, прекрасно без них обходились. Ну а если Вы сами не знаете, о чем Вам писать, и спрашиваете совета у власти, то, может, Вы ошиблись в выборе профессии?

Роман Арбитман

Москва, Кремль, 16 декабря 2000 года».

Реакция на это письмо была неоднозначной. Декларирование невмешательства власти в сферу творчества пришлось по душе тем, кто не нуждался в государственной кормушке, и глубоко уязвило тех, кто по инерции думал, что «поэт в России — больше, чем поэт» и что сама принадлежность к касте творцов автоматически дает человеку некие преференции, духовные и материальные.

«Смысл письма прост: пошли вон, дармоеды! — с горечью говорил тот же Захар Шергунов на расширенной коллегии секретариата СП РФ (цитируем по неправленной стенограмме). — Выкручивайтесь, как хотите. В вашей поддержке, любви и преданности государство не нуждается! А если я хочу любить свое государство и строить светлое будущее под его руководящей дланью? Что тогда? Мне что, из-за этого в Думу прикажете избираться? На телевидение идти?»