Жить дальше. Автобиография - Ирина Безрукова Страница 12

Я была очень правильной девочкой, до такой степени правильной, что ко мне время от времени сажали отъявленных двоечников – считалось, что я могу их перевоспитать своим примером. Но иногда это срабатывало в обратную сторону. С одним из таких балбесов – чудесным парнем, но совершенно не планировавшим делать хоть какие-то умственные усилия в сторону учебы, мы несколько уроков напролет проиграли в хоккей на парте. Клюшку он вырезал из картона или брал стержень от шариковой ручки и сгибал его на конце, потом отгрызал кусочек ластика, и мы гоняли этот ластик этими импровизированными клюшками по всей парте. Один раз учитель нас застукал за этим интересным занятием, и мой товарищ по хоккею тут же, не дожидаясь, пока учитель вынесет свой вердикт, встал и сказал: «Мариванна, это все я, я придумал, я виноват» – и прямо сразу к ней направился, и дневник понес. Потом вернулся ко мне за парту и говорит: «Да подумаешь, у меня и так весь дневник красный от записей, “баловался”, “шумел”, “висел вниз головой” и так далее. Еще одно замечание “играл в хоккей в классе” мне не повредит? А тебя подводить я не хочу». Такой вот благородный двоечник оказался, прикрыл меня.

Впрочем, единица за поведение в моем школьном архиве все-таки имеется. Заработала я ее следующим образом. Однажды весной стояла жуткая жара, мы пришли в школу, зашли в свой класс, в котором невозможно было дышать, сели за парты, на которые шпарило солнце (жалюзи и шторы в классах на окна не вешали, в крайнем случае заклеивали их газетами, чтобы было не так жарко). И вот мы сидим за партами, плавимся от жары, дышим стоячим густым воздухом – ни сквознячка, ни единого дуновения ветерка. Проходит 15 минут. Учителя нет. В классе полным ходом идет обсуждение какого-то нового фильма, который шел в то время в кинотеатрах. И вдруг мне в голову приходит мысль: если от начала урока прошло уже 15 минут, а учитель не пришел, значит, он, наверное, заболел. «А давайте в кино пойдем?» – говорю я. Весь класс единодушно со мной согласился, и мы ушли с урока. На следующий день, когда взрослые начали выяснять, что, собственно, произошло и кто увел класс в самоволку, я встала и честно призналась. Инициатива-то исходила от меня. Услышав признание, учительница страшно удивилась. «Вот от кого угодно ожидала я такого, но не от тебя, Ирочка», – сказала она. И повела меня к директору. Я стояла перед ним, меня трясло, глаза наполнились слезами, а он сказал ту же самую фразу, что, мол, ожидал такого поведения от любого ученика своей школы, но только не от меня. И поставил единицу. Вернувшись домой с этой единицей в дневнике, я ревела навзрыд, а сестра меня утешала: «Нашла из-за чего убиваться! Конец света, что ли? Пройдет время – и не вспомнишь об этой единице». Сестра к оценкам относилась значительно проще. И училась легко, не напрягаясь. Ей было достаточно просто внимательно выслушать учителя на уроке, чтобы на следующем спокойно отвечать, не делая домашнего задания. В результате класса до седьмого моя сестра легко получала четверки, а потом хорошо учиться ей надоело, и она стала скатываться на тройки. К концу школы Оля определилась со своими приоритетами, в число которых хорошая учеба не входила, и выбрала класс со спортивной ориентацией. Сестра честно объясняла всем, что не собирается после школы в вуз, у нее другие планы. Оля регулярно забывала брать в школу тетрадки и пеналы, и чем старше становилась, тем активнее забивала на школу, предпочитая гулять по улицам.

Вообще Оля здорово выручала меня своим жизненным настроем. Она была совсем другой, легко переживала неудачи, по мелочам не расстраивалась и утешала меня, если я по какому-то поводу уж слишком начинала заморачиваться.

Оля была гораздо менее усидчивой, но иногда для достижения результата ей нужно было гораздо меньше времени и усилий. Особенно это стало заметно, когда нас отдали в музыкальную школу по классу скрипки. Это было еще при жизни мамы, и родители тогда еще не развелись. Они очень хотели, чтобы у нас было музыкальное образование, и мы старались, как могли. Вернее, старалась я. У Оли все получалось легко и быстро, она могла поиграть 20 минут в день, и результат был примерно такой же, как у меня, пиликавшей на инструменте два часа и больше. Я билась над скрипкой целыми днями, изводила себя упражнениями Шрадека, она вместо этого убегала играть на улицу. И в результате на концертах из-за волнения я получала крепкие четверки, а она пятерки, совершенно не напрягаясь. Талант у нее был явный. А у меня, скорее, стремление все сделать правильно.

Музыкой мы прозанимались недолго, и эти занятия дались нам непросто. От школы до музыкалки надо было ехать час в одну сторону, зимой мы отчаянно мерзли, и надо было приезжать в класс заранее, чтобы успеть отогреть руки, потому что холодные пальцы не слушались. Помимо скрипки нас ждали еще хор, сольфеджио и другие предметы. А потом надо было еще добраться до дома и там сесть за уроки – и обычные, и музыкальные. Времени отчаянно не хватало, мы уставали и жаловались бабушке. О том, чтобы погулять во дворе вместе с остальными детьми, не было и речи. Оля еще как-то успевала, а я вся была погружена в учебу. Во дворе меня называли «девочка с косой и скрипкой». Я в любое время года, и зимой, и летом, брела грустно куда-то в сторону остановки, неся футляр с инструментом. Или пиликала на скрипке, стоя у окна. В общем, непросто нам давалась музыкальная наука. И классе в четвертом, воспользовавшись тем, что у взрослых появилась масса других забот (мамина операция и инвалидность, бабушкины нервы по этому поводу), мы просто тихо игнорировали музыкальную школу.