Жить дальше. Автобиография - Ирина Безрукова Страница 11

Со временем я довольно сносно научилась шить, надрессировала нашу старенькую швейную машинку, которую каждый раз приходилось уговаривать вести себя хорошо и не рвать нитку. Пыталась научиться вязать, но дальше шапок и шарфов, честно сказать, далёких от идеала, дело у меня не пошло. Однажды я так разозлилась на то, что у нас нет красивой одежды и вкусной еды, что решила почему-то сорвать злость на бабушке. «Вот посмотри, – сказала я ей, – у других мамы могут и свитера красивые вязать, и готовят вкусно, а ты не умеешь ни шить, ни вязать, ни готовить, почему ты не можешь научиться сама и научить меня?!» Тысячу раз я потом извинилась перед ней за эти слова. И до сих пор мне стыдно за тот свой поступок. Она, конечно, была не виновата ни в чем, выбивалась из сил, чтобы нас прокормить и одеть, и таких обвинений не заслуживала. Вообще-то по профессии бабушка была ткачихой и в юности работала на фабрике, ездила в Харьков, а все домашние дела брала на себя моя прабабушка Ариша.

Иногда бабушка позволяла себе, как она сама это называла, «гулять». Получив зарплату, она шла в кондитерский и покупала для всех нас торт. Приносила домой и объясняла нам: «Вот, я не пью, не курю, могу себе позволить». Торт, который она себе позволяла, был ужасающим по своим вкусовым качествам. Скорее всего, по ГОСТу в нем должны были содержаться и хорошее сливочное масло, и мука, и много разных других качественных ингредиентов, но время было такое, что с заводов и фабрик «несли» все, что там плохо лежало, и сырье заменялось более дешевыми аналогами. В результате торт, из которого было украдено все, что только можно было украсть, представлял собой влажную тяжелую субстанцию, пропитанную водой и дешевым сиропом, липкую и непонятно чем пахнущую. Но это был торт. И он нужен был бабушке для подтверждения того, что она «может себе позволить». Я из уважения к ней съедала один кусочек этого торта, и потом несколько дней у меня в горле стоял жуткий вкус дешевой кулинарной пропитки.

Впрочем, тортики, даже такие, появлялись в нашем доме редко, а вот что такое «жить на 10 копеек до зарплаты», причем не фигурально выражаясь, а буквально, я знаю очень хорошо. Помню, как прихожу на кухню, а там сидит бабушка, чистит картошку и плачет. Она была в магазине, и ей там всучили насквозь промёрзшую картошку. И вот сидит она на табурете, в руках картофелина, и она ее чистит-чистит, а та черная вся, местами гнилая, кусок за куском летит в помойное ведро. А бабушка пытается хоть какие-то куски живые найти, чтобы из них сварить хотя бы суп.

Бабушка была действительно невероятной цельности и чистоты человеком. Она никого никогда не осуждала, не обсуждала, не сплетничала. И при этом не выносила, когда кто-то сплетничал при ней. Помню одну историю. Мы жили на третьем этаже, и под нашим окном размещался штаб бабушек, сидевших на лавке около подъезда и чесавших языки, глядя на проходящих мимо людей. В каждом дворе были такие бабушки, которые в полной мере заменяли нынешние таблоиды. Они всегда знали, кто, с кем, когда и почему. Они мило улыбались проходившему мимо жильцу дома, а через секунду улыбки сменялись ехидными ухмылочками, и начиналось обсасывание косточек бедного человека, попавшего к ним на зуб. И вот однажды бабушка услышала, как эти соседки обсуждают нас с Олей. Она в тот момент находилась в кухне, мыла посуду в тазу, и как только поняла, что речь идет о нас, а эпитеты, которыми нас награждают, не совсем корректные, просто взяла и, недолго думая, выплеснула эту грязную мыльную воду прямо на этих кумушек, на их накрученные на бигуди кудри и размалеванные ярко-красные губы. И когда они слегка обтекли и подняли к ней свои мокрые головы, строго сказала: «Еще посмейте мне говорить такое про моих внучек – еще не то вам устрою». Но, надо сказать, что такое проявление чувств случалось с бабушкой крайне редко. Она старалась не выходить из себя и не проклинать никого. Однажды рассказала историю, как в молодости поссорилась с одним молодым человеком, который имел неосторожность сказать про нее, невинную честную девушку, неприличную вещь, мол, она состоит с кем-то там в предосудительных отношениях. В деревне слухи распространяются быстро, и когда до нее дошло, что все уже о ней судачат, она подошла к зачинщику слухов и сказала ему в сердцах: «Чтоб ты подавился языком своим!» Спустя какое-то время этот человек действительно задохнулся – то ли в колодец упал, то ли ногу ему свело во время купания, он захлебнулся и утонул. Бабушка почему-то решила, что это ее вина. И с тех пор держала себя в руках, никому и никогда таких вещей больше не говорила. А тут не сдержалась.

Бабушка с рождения говорила по-украински, и, хотя со временем по-русски научилась говорить вполне сносно, малороссийские слова проскакивали в ее речи регулярно. Я их хорошо понимала. Бабушка говорила: «Дай мне сырныкы». – «Какие еще сырники?» – удивлялись гости. Да спички она просит, объясняла я. Или буряк. Какой буряк? Ну свекла. Но когда бабушка хотела подчеркнуть, что не лыком шита, что она человек интеллигентный и прекрасно знает русский язык, в ее речи появлялось слово «Что?». Произносила она его не так, как это сделал бы любой носитель русского языка, у которых это слово по произношению больше похоже на «што», а чётко выговаривая вначале слова звук «Ч». Если я слышала звонок в дверь, и потом бабушка произносила это свое коронное «Что?», я знала, что пришел кто-то из соседей, перед которыми нельзя было ударить в грязь лицом. В то время соседи запросто ходили друг к другу в гости, то соли попросить взаймы, то стулья взять, потому что приехали гости и их негде разместить.

Я обожала бабушку. Прекрасно понимала, что все держится на ней, и очень боялась ее потерять. Однажды бабушка спала, а я сидела рядом с ней и смотрела на нее. И вдруг мне показалось, что она не дышит. Это было всего несколько секунд, но я успела испугаться. Я вдруг осознала, что она уже немолода и не очень здорова и может в любой момент умереть. Страх буквально пригвоздил меня к месту. Я заревела и рыдала навзрыд, не в силах успокоиться. Бабушка проснулась, стала спрашивать, что стряслось, а я толком и объяснить не могу, просто реву, и все. И сквозь рыдания бормочу: «Я не хочу, чтобы ты умирала». – «Так я вроде и не собираюсь, чего ты испугалась-то?» – удивилась бабушка. Но я никак не могла остановиться и проплакала потом еще дня три. После этого эпизода бабушка прожила еще очень долго, но я на всю жизнь запомнила этот детский момент острого горя и страха за самого близкого человека.