Евреи в русской армии. 1827 - 1914 - Йоханан Петровский-Штерн Страница 11

Публикация устава не застала еврейских ходатаев врасплох, однако вызвала существенные разногласия между ними. Одни считали, что после первой, неудачной попытки противодействия рекрутчине нужно предпринять новые усилия, на сей раз — чтобы устав переделать, и уже принялись было искать соответствующих чиновников, способных внести в опубликованный текст необходимую правку. Другие, менее реалистичные, полагали, что все усилия и средства следует приложить к тому, чтобы устав вовсе отменить. Наконец, третьи, далекие от интриг заседающего в северной столице Еврейского комитета, но отличавшиеся наиболее прагматичным взглядом, решили, что во взаимоотношениях евреев и государства начинается совершенно иная эпоха, что отменить или переделать уже ничего нельзя и что тем не менее следует приложить все усилия к тому, чтобы наступление этой эпохи обошлось для евреев наименьшими потерями.

О третьей группе известно немного: скорей всего это были кагальные ходатаи-одиночки из разных мест черты оседлости, никак между собой не связанные и отстаивающие лишь интересы своих земляков — еврейских рекрутов в армии и детей (школьников, как их называли петербургские чиновники) в кантонистских батальонах. Однако цель этой третьей группы предельно ясна: обеспечить элементарные условия для соблюдения еврейскими рекрутами религиозных обрядов — залога сохранения их еврейского самосознания. И покуда армия выбивала из евреев местечковую робость, неуклюжесть и болезненность, а также местечковый идиш, предлагая им взамен парад-шагистику и русскую грамоту в ее армейском изводе, евреи-ходатаи из кожи вон лезли, чтобы по мере сил приблизить армейские условия к местечковым. Удивительно, что при противоположности интересов — насильственно-интеграционных, с одной стороны, и страдательно-охранительных — с другой, — относительно преуспели и армия, и община, вот только результат оказался для тех и других непредсказуемым.

Забота о судьбе еврейских рекрутов была не просто свидетельством прочности семейных, общинных и национальных связей. В сознании рядового еврея она представляла собой выполнение важной, если не важнейшей, из заповедей: пидион швуим, выкуп пленников. Об этом особом отношении евреев черты к своим единоверцам в армии и к рекрутчине в целом мы знаем из доносов. Если бы не доносчики — люди малограмотные, но пламенного воображения — и не щепетильность жандармерии, тщательно их доносы проверявшей, мы вряд ли узнали бы, что могли говорить о рекрутчине раввины местечек в своих субботних проповедях. Материалы такого рода практически отсутствуют — тем интересней разобраться с теми немногими, что уцелели. Возьмем, к примеру, донос, возводящий ложные обвинения на раввина Сальмона (или Сольмана, в документах полная неразбериха) из местечка Старые Жагары под Шадовом. Из доноса следует, что виленские раввины, провожавшие евреев-новобранцев и одаривавшие их деньгами, сетовали на судьбу и говорили, что, мол, это царство — «царство Тимоса Р.» — продлится недолго, и что всех рекрутов выручат, и что все они возвратятся домой. В тексте, похоже, проводится параллель между Николаем I и Титом (Титусом Руфусом, как в еврейских источниках), римским императором, разрушившим в 70 г. н. э. Иерусалимский храм. С его именем традиция связывает начало «римского плена», галута (изгнания, второго после вавилонского). В воображении раввинов Николай I оказывался жестоким разрушителем еврейской святыни, а евреи, уходящие в армию, — пленниками.

Это предположение, основанное на весьма шатком фундаменте — искаженной передаче доносчиком недопонятой им раввинской речи, нашло неожиданное письменное подтверждение. Один из присутствовавших при упомянутом разговоре — раввин Сальмон — в результате доноса оказался под подозрением как участник антиправительственного заговора. Во время обыска у него в доме было изъято несколько рукописных листов. Переводчик, готовивший бумаги к расследованию, всячески выпячивал свое умение обращаться со столь трудными и противоречивыми текстами, как сочинения рабби Сальмона. Он аккуратно перевел с древнееврейского несколько страниц, пытаясь доказать начальству, что записи подозреваемого — опасное антигосударственное сочинение каббалистического содержания. На самом деле перед нами — характернейшая, мгновенно узнаваемая подборка цитат для диврей Тора — устной проповеди, чаще всего субботней, с традиционной для этого жанра композицией: цитата из Пятикнижия — ее рефлексия у пророков — ее трактовка в Талмуде — ее осмысление в галахическом кодексе «Шулхан Арух» — ее духовное и практическое применение здесь и сейчас — снова возвращение к цитате из Пятикнижия, но уже с новым пониманием ее смысла.

Изъятый текст представляет собой набросок проповеди на тему выкупа пленников. Он построен на обильном цитировании Плача Иеремии. Рабби Сальмон, как бы нигде об этом прямо не проговариваясь, читает текст Писания как сводку последних новостей: сравнивает введение рекрутчины с разрушением Иерусалимского храма; родителей, отсылающих сыновей в армию, — с обезумевшими от голода матерями, поедающими своих детей (Втор. 28:53); и самих рекрутов — с пленниками. Затем в тексте анализируется толкование на стих из Пророка Иеремии (15:2), который приводит в трактате Талмуда «Бава Батра» Йоханан бен Заккай, один из родоначальников раввинистического иудаизма, живший в I в. н. э. Опираясь на библейский стих, он утверждает, что плен — одно из наитягчайших страданий, он тяжелее смерти от меча и голода, поскольку влияет и на тело, и на душу, лишая пленника возможности соблюдать законы своего народа. Исходя из талмудического рассуждения, рабби Сальмон делает ряд смелых выводов. Во-первых, утверждает он, в безвыходной ситуации, когда необходимо выбирать из двух зол, предпочтительней спасать того, кому угрожает плен, а не смерть. Во-вторых, отдавая добровольно своих детей в плен (читай — в рекруты), евреи творят худшее злодеяние, чем если бы они своими же руками их заклали. В-третьих, он горько сетует, что ныне не осталось ни одного «предстоятеля» (заступника), кто защитил бы народ от гибельных повелений.

Проповеди рабби Давида из Новардка (Новогрудка, 1769–1837), одного из самых авторитетных духовных лидеров начала XIX в., отличались большей трезвостью и реализмом. Они были произнесены перед новоиспеченными еврейскими рекрутами в 1832 и 1834 гг. Обращаясь к рекрутам, рабби Давид всячески подбадривал их, наставлял в стоицизме, напоминал о мудрости Экклесиаста, пытался примирить их с обстоятельствами, которые никто, даже Всевышний, изменить не в силах. Он призывал их честно исполнять присягу, данную государю императору (и равную клятве, данной именем Всевышнего), и заверял их, что только беспорочной службой они заслужат любовь и уважение армейского начальства. Размышляя о рекрутчине, рабби Давид приводил классические примеры — Пурим и Хануку, два праздника, означающие для иудеев победу над врагами — Гаманом из Книги Эсфирь, замыслившим уничтожить евреев физически, и Антиохом из Книги Маккавеев, который намеревался уничтожить их духовно. Умение хранить веру в самых трудных условиях — вот что, по рабби Давиду, отличало иудеев древности. Поэтому предстоящие рекрутам трудности — не порабощение, а испытание на прочность, тем более, знаменательно утверждал рабби Давид, что по свидетельству тех, кто уже служит в армии, царь не принуждает рекрутов сменить веру. Тема «анусим» — тех, кого силой заставляют оставить иудейство — и «швуим», пленников, прямо и косвенно возникала в его проповедях, но только в полемическом ключе: как будто споря с незримым оппонентом, быть может — с самим собой, рабби Давид убеждал рекрутов, что они вовсе не пленники, а свободные люди, и в армии законы царя не освобождают их от законов Всевышнего. Рабби Давид не сетовал на рекрутчину — жалобы и отчаяние он оставил для своей проповеди перед еврейской общиной накануне Судного дня, впрочем, как и трагическое осознание того, что дети-кантонисты — самые настоящие пленники и что нет горшей муки, чем своими руками отдавать их в рабство.