Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина де Жирарден Страница 107

Еще один превосходный недостаток — обидчивость. С обидчивым человеком нельзя обращаться бесцеремонно. Ему всегда оставляют лучший кусок, лучшее место. Тот, кто показал себя обидчивым, всегда может рассчитывать на доброе слово, хорошее кресло, вкусное куриное крылышко и так далее и так далее. Главное же, он может рассчитывать на самое большое счастье, какое уготовано человеку на грешной земле, — ему не грозит быть забытым.

Отличный недостаток с множеством приятных следствий — надоедливость. Надоедливые люди неотразимы во всем, даже в любви.

По этой же причине неплохие шансы у упрямцев. Об упрямом человеке говорят: От этого вы ничего не добьетесь. И больше к нему не пристают. Способ безотказный: упрямство принадлежит к числу недостатков, вызывающих почтение, а это недостатки первосортные.

Хороша также и гневливость: приступ ярости служит ответом на любой вопрос. Грубость — аргумент не хуже других; за благородным негодованием можно скрыть жалкую неправоту. Вдобавок угрозами легко добиться милостей. В наш век — век страха — угрозы куда действеннее просьб; блаженны те, кто внушает трепет, нынче только им одним и кадят льстецы.

Неплохим недостатком следует признать также наглость, однако она чревата некоторыми опасностями. Впрочем, те счастливцы, которых природа одарила наглостью, обладают также дивным инстинктом; они управляют своим недостатком с невероятной ловкостью и безошибочно определяют время и место, когда выгодно к нему прибегнуть, и особ, перед которыми прибыльно его обнаружить. Благодаря наглости в свете можно добиться… Впрочем, к чему слова? вы знаете все это куда лучше нас.

Наконец, перейдем к миру политическому: здесь иные недостатки представляют собой настоящие сокровища. Быть непостоянным, не иметь ни характера, ни принципов — значит обеспечить себе блистательную будущность. Если человек имеет счастье слыть бессовестным, удачная политическая карьера ему обеспечена. Депутат без совести, носящий почетное звание депутата без направления, — единственный, кто, можно сказать, отыскал философский камень. Депутат без направления — король Франции, вершитель ее судеб, ибо он нужен всем без исключения. На что может сгодиться депутат с убеждениями, который открыто объявляет о своей принадлежности к определенному лагерю? Какой в нем прок? Какую пользу может он принести?.. Взгляды его известны заранее, и все их уважают или, вернее сказать, отчаиваются поколебать, а поскольку в политике интерес вызывают лишь люди, которых можно перекупить, к нему никто интереса не проявляет.

Депутат без направления, напротив, живо интересует всех; за него бьются, ему стараются понравиться, его осыпают комплиментами, у него нет отбоя от приглашений. Сегодня он завтракал у одного из 221 депутатов, а обедать поедет к министру; на следующий день он позавтракает у министра, а обедать поедет к одному из 221 депутатов [469]. Депутату без направления незачем нанимать повара: он желанный гость в любом доме; ему предлагают билеты на все представления; его ублажают, перед ним заискивают, его речам внимают, на его вопросы отвечают, для него делают то, чего не делают ни для кого другого. Накануне важного голосования обычно составляют два, а то и три списка; каждая партия подсчитывает тех, на чьи голоса она может рассчитывать. Так вот — о чудо!.. — фамилия депутата без направления фигурирует в двух, а то и в трех списках. Сторонники министерства говорят: «Он за нас, за него поручился такой-то…» Представители оппозиции возражают: «Да что вы! Он за нас! Дело решенное: *** обещал нам его голос; он за него ручается». Положим, депутат без направления проголосовал за вас; вы полагаете, что залучили его на свою сторону!.. Не тут-то было; он дал вам залог, и ничего больше… В политике дать залог не означает завербоваться под знамена; это означает просто-напросто, что вам оказали услугу и, возможно, окажут еще кое-какие услуги в будущем. Сегодня депутат без направления выступил на вашей стороне, но завтра он опять будет свободен, как ветер. Его всякий раз нужно покупать заново; то, что он дал вам, он легко может пообещать и другому. Вы постоянно зависите от его прихотей: он подобен несносной кокетке, чье непостоянство не дает вам ни минуты покоя; он — политическая Селимена [470], чью репутацию легко скомпрометировать, но невозможно погубить.

Мы начали с утверждения, что преуспеть в свете можно только с помощью недостатков; теперь нам предстоит доказать, что погубить себя в этом же самом свете можно только с помощью достоинств.

Если иные недостатки полезны и выгодны, иные достоинства, увы! вредны и губительны. К несчастью, это как раз те самые, которые особенно возвышенны.

Вы благородны — и тем наживаете себе сотню заклятых врагов; в свете лучше быть развязным, бесцеремонным и злобным, нежели вести себя достойно, сдержанно и великодушно.

Вы добры — если это вам и не вредит, то во всяком случае роняет вас в глазах окружающих.

Вы откровенны — и слывете безумцем; вы независимы — и кажетесь оригиналом.

Вы беспристрастны — и остаетесь в одиночестве; беспристрастие всегда подозрительно.

Вы отважны — и тем самым навлекаете на себя смертельную опасность. Человек, выказавший отвагу, — существо погибшее; это пария, которого все бегут из страха заразиться его добродетелью; в свете лучше слыть прокаженным, чем храбрецом. Отважного человека никто не любит и никто не защищает; самое большое, на что он может рассчитывать, — это восторги и рукоплескания нескольких женщин.

Однако самое пагубное из всех достоинств, то, которое карается беспощадно, то, которое обрекает чистую душу на самое большое число мук и самое большое число презрительных взоров, это благороднейшая из добродетелей — деликатность! Это достоинство гибельно не только потому, что оно унижает всех тех, кто его лишен, но и потому, что, неизменно окруженное тайной, оно легче всего становится жертвой клеветы. Ничто так стремительно не вызывает ужасных подозрений, как добрый поступок, причины которого неясны; ничто так не походит на безграничное зло, как безграничное добро. Мы имеем честь находиться в дружбе с людьми, наделенными чрезвычайной деликатностью характера, любящими добро с романической страстностью; их великодушие доходит до героизма, милосердие — до неосторожности, бескорыстие — до глупости. Так вот, друзья эти составляют великое несчастье нашей жизни. Мы только и делаем, что их защищаем. Из-за их заблуждений? — О, вовсе нет, совсем наоборот: из-за прекраснейших их поступков, из-за чистейших их чувствований — поступков столь благородных, что они превосходят все ожидания; чувствований столь сокровенных, что они прячутся от всех взглядов. Как печальна необходимость защищать то, чем восхищаешься! Но зато какой великой радости мы преисполняемся, какой безграничной гордостью мы проникаемся, когда после нашей пламенной защитительной речи, речи совершенно правдивой, а потому особенно убедительной, из уст бывших обвинителей, обратившихся в нашу веру, вырывается восхищенный и изумленный крик: «Так вот как это было! Я же ничего не знал; право, это великолепно!» […]