"Крестный отец" Штирлица - Иван Просветов Страница 10

«Я видел, как вели на допрос Сиднея Рейли». Мэтр приключенческой прозы чуть улыбнулся, заметив удивление в глазах собеседника. Ленинградский писатель Михаил Хейфец познакомился с Романом Кимом зимой 1967 года на встрече в местном отделении Союза писателей СССР. Слово за слово, обсудили и только что вышедший на телеэкраны фильм «Операция “Трест”» — историю ареста чекистами в 1925 году британского суперагента Сиднея Рейли. Ким посетовал, что сценарий доверили писать не ему: «Я же всех персонажей лично знал…».

Персонажи «Треста» — это прежде всего начальник советской контрразведки Артур Артузов, разработавший операцию по заманиванию Рейли в СССР, и его заместитель Владимир Стырне. Но что могло связывать молодого преподавателя японской истории и языка с одной из самых секретных советских служб и ее руководителями? Только секретная служба. Как выпускник Дальневосточного университета оказался в центральном аппарате ОПТУ — Объединенного государственного политического управления, преемника ВЧК?

Вернемся обратно во Владивосток.

* * *

«Город, переживший многое за период интервенции, сохранил весь свой капиталистический уклад, с частной торговлей и частными предприятиями, кабаками и развлекательными заведениями, — вспоминал оперуполномоченный Приморского губотдела ГПУ Иван Булатов, прибывший из Читы (15 ноября 1922 года Дальневосточная республика присоединилась к РСФСР, и Госполитохрана ДВР влилась в структуру ГПУ). — А если к этому прибавить еще наличие множества иностранных торговых и иных представительств, сотрудники которых усиленно занимались разведывательной работой, то можно понять, какая работа ожидала нас здесь».

Отделение «Тохо» закрылось, Отакэ отбыл в Токио. Роман Ким усиленно готовился к экзаменам. Он рассчитывал остаться преподавать в университете. Научная карьера, помимо самореализации, была для него единственным способом содержать семью — жену-студентку и престарелого отца. Ректор ГДУ Владимир Иванович Огородников благоволил Киму и в январе 1923 года продвинул его на пост секретаря Дальневосточного отделения Всероссийской ассоциации востоковедения. Ким на тот момент числился секретным сотрудником ГПУ.

«Сам я никогда бы на эту работу не пошел», — уверял Роман Николаевич, будучи под следствием. На исходе ноября 1922 года к нему домой заглянул Борис Богданов, учившийся на китайском отделении восточного факультета и уже служивший в губотделе ГПУ. «Он сказал, что [мне] доверяют как хорошему и преданному работнику…» На доследовании в 1945 году Ким добавил, что ему «польстило предложение работать в органах ГПУ… Вначале мне заявили, что я буду составлять обзоры, делать экспертизы, выполнять ответственные переводы и т.д., что меня как япониста вполне устраивало. В дальнейшем, когда мне поручили выполнять специальные задания — знакомиться с влиятельными японцами во Владивостоке и выявлять их взгляды и настроения, это меня заинтересовало и с точки зрения детективной».

— Разве у вас было к этому стремление? — удивился следователь.

— Да, — коротко ответил Ким.

Не понять, придумал ли он такое объяснение или по прошествии лет подвел итог, дав простое определение давнему интересу. Своим будущим коллегам по Союзу писателей СССР Ким в 1947 году рассказывал о романтике раскрытия тайны, удовольствии от победы логики над тайной и о том, что разведчики «тоже работают путем логики»…

В чем нет сомнений — контрразведчиком Ким стал не из идейных соображений. Пламенным революционером он не был. В анкете протокола допроса Кима в 1937 году в графе «Сведения об общественно-политической деятельности» значится: «Не вел никакой». Занимая в аппарате ОГПУ — НКВД должность, связанную с заданиями государственной важности, он даже не пытался вступить в партию. В статьях о пролетарской литературе (японской) и «задачах оборонных писателей» (советских) не цитировал ни Ленина, ни Сталина, и не написал ни строчки о достижениях и всемирно-исторической миссии страны победившего социализма.

«Корейцу, так же как и ирландцу, трудно быть непогрешимо объективным, когда речь идет о соседних островитянах», — заметил Ким в предисловии к одному из своих сочинений. Он едко отзывался о банзай-патриотизме и в то же время восхищался литературой и искусством Страны восходящего солнца. Кажется, Роман Николаевич не лукавил — на сотрудничество с ГПУ он согласился, чтобы изучать Японию, но с теневой стороны. Та рискованная игра, вкус которой он почувствовал в годы Гражданской войны, менялась на менее опасное, но более сложное интеллектуальное противоборство, каким является контрразведка. Предполагал Ким или нет, что правила на этом поприще отличаются от обыденных представлений о нравственности, но он принял их.

Выпускник токийского колледжа, прекрасно знающий язык, традиции и привычки японцев, студент-востоковед из уважаемого университета, бывший сотрудник японского информационного агентства, знакомец консула Ватанабе и к тому же «свой человек» в корейской общине — лучшего агента чекистам было не найти. Приморские чекисты подозревали, что после ухода японских войск из Приморья разведывательная работа перешла в ведение японского генконсульства. «Особую заботу вызывала оставленная интервентами агентура. Занимался ею Иоган Ломбак, — рассказывал Иван Булатов. — Помню, нам удалось добыть весьма ценные материалы, которые уличали японских дипломатов в их шпионской деятельности». По словам Романа Кима, связь с ним поддерживал начальник отделения ПримГПУ Ломбак.

«Ватанабе был офицером Генерального штаба, — утверждал в своих мемуарах полковник КГБ Дмитрий Федичкин, служивший в 1923–1924 годах уполномоченным, а затем заместителем начальника отделения ПримГПУ. — В нашем распоряжении было немало документов, изобличавших его и сотрудников консульства в шпионаже — военном, экономическом, политическом». ^[7] В конце 1922 года во Владивосток прибыл секретарь МВД Японии Катами Такэо для сбора информации об антияпонских планах и настроениях приморских корейцев. Действовал он через корейских агентов, а поскольку некоторые из них работали на ГПУ, то чекисты взяли Кагами под наблюдение и в апреле 1923 года пресекли его деятельность.