Мария Антуанетта - Елена Морозова Страница 10

«Моя семья» — на тот день для Марии Антуанетты это, без сомнения, Габсбурги. Габсбурги, которым как никогда требовалась преданность отправленной во Францию дочери. 19 февраля 1772 года, втайне от французского союзника, Австрия, Россия и Пруссия подписали конвенцию о разделе Польши, а 25 мая австрийские войска вошли в Польшу. «Видя, как чужеземные армии занимают территорию Польши, императрица рыдала от жалости и не заметила, как заняла больше земель, нежели ей отводилось по договору», — насмешливо сообщал из Вены отправленный туда послом кардинал де Роган. (Об этом донесении вспомнят в связи с громким делом об ожерелье.) Территориальные приращения за счет Польши стали для Марии Терезии своеобразным утешением за потерю Силезии, хотя, заключая за спиной французов договор с Фридрихом Прусским, она понимала, что предает союзников по альянсу, и уповала только на обаяние дочери. Она направила Мерси длинное послание, в котором, оправдывая обстановку секретности «обстоятельствами» и как бы косвенно извиняясь перед Францией («мы попали в такое положение, что не могли отказаться от раздела», «неожиданно нам было поставлено условие хранить все в тайне», «нам пришлось присоединиться к договору»), подчеркивала, как важно в этих непростых условиях сохранить альянс. Ибо не секрет, что Франция издавна имела свои интересы в Польше, а Людовик XV и вовсе был связан с ней тесными семейными узами. Тесть его, Станислав Лещинский, дважды избиравшийся королем польским, являлся прадедушкой нынешнего дофина. Отказавшись в 1738 году от претензий на польскую корону, он получил в пожизненное владение Лотарингию, ибо отец Марии Антуанетты потомственный лотарингский герцог Франц I, изъявив готовность занять престол тестя, Карла VI, от Лотарингии отказался, и после смерти Станислава Лотарингия плавно перешла к Франции.

От Марии Антуанетты требовалось любой ценой поддерживать шаткое здание франко-австрийского альянса. В сущности, ее сделали своего рода разменной картой — прекрасное настроение Дюбарри в обмен на невмешательство в расчленение Польши. «Если Франция начнет обхаживать Пруссию… тогда, к великому моему сожалению, придется менять политику. <…> Чтобы этого не случилось, ибо это станет несчастьем и для монархии, и для семьи, надобно использовать все средства, из которых основное — моя дочь, дофина, которая с вашей помощью и зная обстановку на месте, могла бы оказать услугу и родине, и своей семье. Прежде всего, она должна делать все, чтобы нравиться королю, снискать его милость, угадывать его мысли и оказывать уважение фаворитке. <…> Не исключено, что от нее зависит сейчас судьба альянса», — писала Мария Терезия своему послу в надежде, что раздел Польши не повлечет за собой крах союза, ибо за целостность Польши ратовал Шуазель, а нынешнему министру, являвшемуся ставленником Дюбарри, глубоко противно все, что связано с министром бывшим. Она не ошиблась. У короля не было ни сил, ни возможностей отреагировать на предательство союзника. «На расстоянии в пять тысяч лье трудно помогать Польше. Конечно, мне бы хотелось, чтобы она сохранила свою территориальную целостность, но я ничего не могу сделать, кроме как высказать свои пожелания», — философски заметил Людовик XV.

Твердая позиция короля не давала возможности новому министру иностранных дел герцогу д'Эгийону найти повод для расторжения франко-австрийского альянса. Но зная про склонность Людовика XV отдавать решения на откуп фавориткам и министрам, Мария Терезия понимала, что угроза разрыва альянса не исчезла. Поэтому Мерси по-прежнему напоминал Марии Антуанетте о необходимости ежедневно видеться с королем, угождать ему и оказывать внимание Дюбарри. Кауниц даже составил меморандум, посвященный вредному влиянию на эрцгерцогиню, и прислал его Мерси как руководство к действию. Устав от постоянного напора австрийской стороны, Мария Антуанетта написала матери: «Я делаю все возможное для сохранения альянса и нашего союза. Что станет со мной, если наши семьи разорвут свои отношения? Надеюсь, Господь упасет меня от такого несчастья; я искренне молю Его об этом». После раздела Польши над головой дофины сгустилось первое облачко общественного неудовольствия: противники франко-австрийского альянса стали говорить, что нельзя верить ни Марии Терезии, ни ее дочери.

* * *

Дофина облачка не заметила: она одержала первую победу в борьбе за право принимать собственные решения — добилась у короля дозволения заниматься верховой ездой. Это увлечение не поддерживали ни Мерси, ни Мария Терезия. «…Вы утверждаете, что и король, и дофин его одобряют… конечно, теперь они вправе распоряжаться вами, ибо в их руки я отдала мою милую Антуанетту: но верховая езда портит цвет лица и непременно испортит вашу фигуру… она также опасна для вынашивания детей…» — писала императрица. Но постоянно подчеркивая, что ее увлечение нравится супругу, дофина сумела настоять на своем. Почувствовав, что многие — особенно молодые — придворные с интересом смотрят в ее сторону, она начала собирать вокруг себя общество, не связанное рамками этикета. Карету, возившую дофину на охоту, загружали холодным мясом, легкими закусками и вином, дабы она могла съесть эту снедь на природе, в обществе таких же, как она, молодых и беспечных. Разумеется, «Мадам Этикет» и прочих «старух» на пикники не приглашали.

Зимой дофина сделала еще одно открытие: в это время года в Версале гораздо больше развлечений, чем в Вене. Людовик XV приглашал во дворец комедиантов, она ездила на охоту, устраивала прогулки верхом, давала у себя балы и посещала балы у мадам де Ноайль, каталась на санях «не хуже, чем в Шёнбрунне», а позже стала выезжать в Оперу, где в период карнавала городские власти устраивали балы-маскарады. «Мы, господин дофин, граф и графиня Прованские и я, посетили бал в парижской Опере; мы прибыли в строжайшей тайне и все были в масках; однако через полчаса нас узнали. Приехали герцог Шартрский и Бурбонский, которые танцевали в Пале-Рояль, что находится рядом с Оперой; они стали уговаривать нас ехать с ними и продолжить танцевать у графини Шартрской. Но я не поехала, ибо король разрешил посетить только Оперу. Все в восторге от кротости дофина, которому подобного рода развлечения обычно не нравятся», — отчитывалась Мария Антуанетта матери.

Проводя время в кругу веселых молодых людей, Мария Антуанетта остро ощущала потребность в подружке, с которой, забыв об этикете, можно обо всем поболтать и все обсудить — как в детстве, когда поверенной ее тайн была сестра Шарлотта. Выбор пал на принцессу де Ламбаль, вдову наследника герцога де Пантьевр, принца королевской крови, имевшего право именовать дофину «кузиной». Ее большие печальные глаза и состояние грустной меланхолии, в каковом постоянно пребывала принцесса, очаровали Марию Антуанетту. Еще принцесса обладала очень важным на ту минуту для дофины качеством — она умела слушать и сочувствовать. Мерси был от новой подруги в восторге: чистая, незапятнанная, не интриганка, не нуждающаяся ни в более высоком положении, ни в деньгах, она идеально подходила на роль незаинтересованной подруги, способной ослабить влияние теток.

Через год при дворе появилась еще одна царственная пара — король женил графа Прованского на Жозефине Савойской, дочери сардинского короля Виктора Амадея III. Невесту доставили в Версаль так же, как годом раньше Марию Антуанетту, — в карете, словно живую посылку. Описывая матери портрет графини де Прованс (слишком густые брови, слишком низкий лоб, длинный вздернутый нос, дурной цвет лица), Мария Антуанетта не преминула отметить, что «по прибытии она отвела меня в сторону и сказала, что очень надеется на мою дружбу и на мои советы». Дофина с радостью встретила сей посыл, хотя мать советовала ей не слишком доверять Провансу: «Ко всем поступкам графа Прованского следует относиться настороженно и с особым вниманием». Правоту императрицы дофина почувствовала на следующий день после свадьбы, когда утром Прованс громко сообщил королю, что у него прекрасная жена и этой ночью он четыре раза испытал неземное блаженство. Заявление, явно сделанное для старшего брата: чтобы позлить его, Прованс был готов на любую ложь. А в том, что он лжет, дофина не сомневалась. Прованс страдал ожирением, передвигался исключительно вразвалку и не мог ни быть половым гигантом, ни иметь детей.