Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора - Иван Брыкин Страница 10

Государя Петра Фёдоровича я знал в его молодых летах, когда он состоял при дворе своёй тётушки государыни-императрицы Елизаветы Петровны. Матушку его Анну Петровну, старшую дочь Петра Алексеевича, я тоже знавал, когда она с батюшкой своим у нас бывала. Хоть Елизавета Петровна и Анна Петровна были родные сёстры, но отличались сильно по нраву и поведению. Анна Петровна была опрятна и порядка во всём неукоснительно придерживалась: отец с матерью ею нахвалиться не могли, в то время как Елизавету Петровну частенько поругивали. Держала себя Анна Петровна строго, никаких вольностей не позволяла, при ней самые отчаянные кавалеры затихали: достаточно ей было на такого повесу взглянуть, как он тут же стушуется.

Умна была, несмотря, что девица; языки европейские изрядно знала, в науках разбиралась, а в делах государственных могла при случае самому Петру Алексеевичу совет подать. Ходили слухи, что он её хотел на престоле российском видеть после смерти своей, даже завещание на неё намеревался составить, да не успел.

Замуж она вышла, как у Петра Алексеевича повелось, за немецкого принца [19], – я того принца один раз видел: облика приятного был и, по первому впечатлению, не глуп.

Померла она за границей, совсем молодой – говорили, что от родильной горячки. Сын, у неё родившийся, и был Пётр Фёдорович, а юность свою он также за границей провёл, в немцах. Государыня Елизавета Петровна, едва царствие приняв, немедля Петра Фёдоровича наследником назначила и у немцев его вытребовала – так он стал жить при её дворе.

Учили его основательно, лучших учителей приставили, да поздно было: с детства ему склонности к учению не привили, разгульная жизнь ему была милее. Были у него друзья-товарищи, тоже из немцев, с ним приехали, вот все вместе и куролесили; винцом изрядно баловались, а пивом ещё пуще – пили его из громадных немецких кружек, в которые без малого бочонок можно было влить.

Русским он себя не чувствовал, веры православной, хотя и восприняв её, был чужд; глядя на нашу жизнь, фыркал и с ехидцей с немцами своими её обсуждал. Бирон тоже русских не любил, но открыто никогда свою нелюбовь не показывал, наоборот, внешне со всем почтением к России относился, я рассказывал, а Пётр Федорович издевался напропалую.

* * *

Был такой случай. Гуляла эта развесёлая компания целый день; пивом они так нагрузились, что до полного непотребства дошли: сперва поставили стулья один за одним спинками вперёд, уселись на них – и давай с диким гоготом и песнями срамными скакать по дворцу! А государыня Елизавета Петровна в это время почивала, но шумом разбужена была и разгневалась: велела всех их на улицу выставить, чтобы они там охладились. Но они не унялись – начали за дворовыми девками бегать, хватать их и тискать. Визг поднялся такой, что уши заложило; тут уж государыня не на шутку осерчала и приказала под караул этих безобразников посадить, однако же они окно выставили и вылезли наружу.

Захотелось им ещё выпить, а где взять? – государыня распорядилась ни капли больше не наливать. А караульня стояла тогда прямо через забор от моего двора, а во дворе у меня погреб, а в нём, всем известно, пиво знатное есть и меды хмельные. Вот Пётр Фёдорович со своей немчурой перемахнул через забор и взломал погреб, а людей моих, которые им помешать хотели, в доме заперли. Добравшись же до моих запасов, не столько выпили, сколько вылили, да бочки и склянки побили, да прочее разорение мне причинили, – а после, упившись до бесчувствия, здесь же уснули.

Вернувшись домой, я людей своих выпустил, и обо всём произошедшим от них узнал. Вхожу в погреб – мать честная, как Мамай прошёл!.. А эти проказники в полной невменяемости находятся, себя не помнят. Сказал я своим, чтобы оттащили их в холодную комнату, водой окатили, уксусом виски потёрли, а затем рассолу дали. Ну, долго ли, коротко ли, опомнился Пётр Фёдорович со товарищи; я его упрекать стал – зачем, де, разорение мне нанесли? А Пётр Фёдорович посмотрел на меня мутно и отвечает: молчи, мол, а то попробуешь моего кулака, так и с ног долой!

Здесь я разобиделся:

– Ваше царское высочество, я сколько годов верой и правдой служу и ничего, кроме благодарностей не видел. Уж на что ваш дедушка государь-император Пётр Алексеевич горяч был и на руку тяжёл, но и он меня не трогал, напротив, своей милостью одаривал! Так неужто вы лишь за то, что я по справедливости вам сказал, меня обидите? Однако я всё равно до конца скажу: не подобает наследнику российского престола, будущему русскому царю так себя вести!

От этих моих слов он вроде как протрезвел и мрачно отвечает:

– В том-то и дело, что я наследник престола российского, – от того и пью. Да лучше быть капралом в прусском армии, чем русским царём! Что за наказание такое – Россией управлять; есть ли хуже страна на свете? – и немцам своим по-ихнему что-то проговорил, а они загоготали и ругаться начали.

Грустно мне стало: что же это за император у нас будет? – не по Сеньке шапка… Но сдержался, промолчал на этот раз. А Пётр Фёдорович будто мысли мои услышал – вскочил, руку мне пожал, как равному, и сказал:

– Не знаю, каким я буду царём, но зла народу российскому не причиню, клянусь, – он и так пострадал немало! Так и запомни, Иван Саввич… А за разорение твоё расплачусь, не сомневайся!

Портрет Петра III.

Художник А. П. Антропов. 1762 г.

Что же, первое своё обещание он выполнил: за короткое его правление зла не было и даже некоторое послабление от прежних порядков вышло, так что в народе Петра Фёдоровича добром поминали – не зря злодей Пугачев затем его именем назвался.

А второе обещание Пётр Фёдорович не сдержал – ничего от него я не получил ни тогда, ни позже.