Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность - Гила Лоран Страница 10

Венгерский король не хотел впускать в свои владения отряды «паломников», возглавляемые Эмихо. Надо пояснить, что сами термины «крестовый поход» и «крестоносец» возникли позже, поначалу же оперировали двумя понятиями, из соединения которых и родилась идея крестового похода: паломничества в Святую землю и священной войны, – и отправившихся в Палестину называли паломниками, пилигримами. Тогда Эмихо со товарищи решил воевать с венграми, на тот момент уже давно христианским народом, отложив свою задачу освобождать Гроб Господень от неверных, однако потерпел поражение, бежал и в конце концов был убит. «Так, – комментирует Альберт Аахенский, – рука Господня, как полагают, обратилась против паломника, который […] убил пребывающих в изгнании иудеев из жажды наживы, а не ради божественного правосудия, хотя иудеи и суть противники Христа. Но Господь праведный судия и никого не принуждает против воли возлагать на себя бремя католической веры».

Крестоносцы-простолюдины терпят поражение от венгров.

Миниатюра Жана Коломба из рукописи «Заморских походов» Себастьяна Мамро. XV век

Другой летописец крестовых походов Гийом (или Вильгельм) Тирский в своей «Истории деяний в заморских землях» вторит Альберту Аахенскому, также упоминая об объединении графа Эмихо и его рыцарей с никем не управляемыми толпами пеших паломников и устроенной ими резне евреев в германских городах, особенно в Майнце и Кельне. Гийом безусловно осуждает поведение погромщиков, называя его безумием, бесчинством, преступлением. Как большинство средневековых писателей, эти хронисты были клириками: Альберт – каноником, Гийом – архиепископом Тирским, и осуждение ими погромов и насильственных крещений отражало позицию церкви.

Итак, вопреки воле церкви и короны, призывавших не трогать евреев, погромы все равно происходили – их устраивали толпы «мужчин и женщин», «пеших паломников», то есть простолюдинов, никем толком не направляемых, воспламененных проповедями и жаждавших обратить свой праведный гнев на неверных. Альберт Аахенский добавляет, что эти бродяги были «глупы и безумны» и, вообразив, будто некий гусь и некая коза вдохновлены святым духом, сделали их своими предводителями на пути в Иерусалим. Хронист возмущен таким «омерзительным преступлением», но при этом понятно, что поведение этого «сброда» ниже критики и недостойно особого рассмотрения – в отличие от мотивов рыцарей, примкнувших к простолюдинам, а точнее, возглавивших их в еврейских погромах.

Самым могущественным из упомянутых феодалов и, соответственно, главным виновником насилия был граф Эмихо Флонхаймский, чей отряд громил евреев Шпейера, Вормса и Майнца, затем разделился и устроил погромы в Кельне, Трире и Метце, отклонившись тем самым от своего маршрута и застряв в Центральной Европе, вместо того чтобы идти на восток и воевать с сарацинами.

Что двигало графом Флонхаймским? Жажда наживы, считает Альберт Аахенский. Ненависть к евреям, полагают еврейские историки, в том числе и современные. Так, крупный еврейский медиевист Роберт Чейзен называет Эмихо убежденным юдофобом и организатором всех погромов. Другой видный исследователь истории евреев в средневековой Европе Кеннет Стоу предлагает две причины: радикальный идеал «христианского общества», требующий избавиться от всех чуждых элементов, и недовольство многих феодалов своим положением: укрупнение вотчин грозило некрупным баронам вроде Эмихо потерей феода и статуса. Даже Готфрид Бульонский, будучи потомком Карла Великого и рассчитывая стать королем Лотарингии, не преуспел в Европе, почему и отправился на восток, и стал королем Иерусалимским, но с титулом не монарха, а лишь «защитника Гроба Господня». Как эти фрустрации понуждали бить евреев? Стоу объясняет – через метафору: терявшие свои владения бароны примеряли на себя слова французского клирика и тоже историка первого крестового похода Бальдерика Бургулийского: «Разве вы не будете мстить за своего кровного родственника? Насколько же более должны вы отомстить за Господа, которого на ваших глазах поносят и изгоняют из его владений, так что он молит о помощи!» Примеряли – и мстили: как сарацинам, так и иудеям.

Еще один возможный мотив – обостренные эсхатологические ожидания, свойственные крестоносцам в целом и Эмихо Флонхаймскому в частности. Слух об этом дошел даже до еврейского автора – Шломо бар Шимшон рассказывает: Эмихо «возглавил орды и сочинил историю, будто апостол Распятого пришел к нему и выжег знак на его плоти, указующий на то, что, когда он [Эмихо] прибудет в греческую Италию, Он сам явится и возложит королевскую корону на его голову, и Эмихо одолеет своих врагов». В этом рассказе о грандиозных планах Эмихо видно сходство со средневековой легендой о «последнем императоре», который восстановит Римскую империю в ее полноте и обратит все народы в христианство, то есть воплотит в реальность идеал «христианского общества», в котором евреям, как и другим иноверцам, места нет. Эта легенда возникла в Византии как реакция на военную экспансию ислама в VII веке, затем была занесена на Запад, где приобрела большую популярность – этот текст сохранился в 140 списках от VIII–XII веков. То ли Бар Шимшон слышал об этой легенде и, примеряя ее на далекую от нормативного благочестия и отнюдь не триумфальную в итоге деятельность Эмихо, смеялся и над гонителем евреев, и над христианскими надеждами, то ли сам Эмихо примерял на себя образ последнего императора, и его амбиции были широко известны.

Некоторые ученые – например, историк крестовых походов Джошуа Правер и историк средневекового милленаризма и юдофобии Норман Кон – видят достаточное основание для еврейских погромов в апокалиптических настроениях крестоносцев: во-первых, в последние времена иноверцы должны принять христианство, во-вторых, последние времена отменяют законы и запреты, обязательные в обычное время. В таком случае Эмихо отличается от Генриха не тем, что он жадный и разбойный граф, а тот – милостивый законопослушный король, как это видят еврейские и некоторые христианские хронисты, а тем, что он вот-вот ожидал второго пришествия, а король не был подвержен этой лихорадке и жил не как накануне конца времен, а в обычном профанном времени. Так аттестовал Эмихо еще один хронист, немецкий аббат Эккехард Аурский: «…один рыцарь Эмихо, – писал он, – граф прирейнских земель, человек дурной славы, […] был призван божественным откровением, подобно новому Савлу, как он сам утверждал, […] и захватил командование над почти двенадцатью тысячами крестоносцев […] Проходя через города Рейна и Майны, а также Дуная, они либо полностью уничтожили омерзительную расу иудеев, где только могли их найти (и в этом будучи ревностно преданными христианской вере), либо заставили их вступить в лоно Церкви». Впрочем, если вернуться к тому, что писали Альберт Аахенский и Гийом Тирский, мы увидим – вместе с израильским историком Биньямином Кедаром, – что истерический апокалиптизм был, безусловно, свойственен паломникам, но скорее участникам «похода бедноты», простолюдинам, выбравшим себе в предводители гуся с козой, чем рыцарям.

Но нужно ли вообще искать мотивы фанатичной юдофобии Эмихо – или, может быть, следует счесть ее литературным конструктом, а Эмихо – удобным для разных авторов козлом отпущения? Действительно ли он был инициатором и руководителем всех погромов? Большинство хронистов – и еврейских, и христианских – пишут о его личном участии лишь в майнцском погроме, самом кровопролитном из всех и давшем заметное число насильственных крещений. И все же Эмихо, самый влиятельный из упомянутых поименно рыцарей, становится олицетворением всей крестоносной антиеврейской агрессии, приведшей к мученической смерти сотен евреев (это важно для еврейских авторов) и к появлению группы принудительно обращенных псевдохристиан, хранивших верность иудаизму и при первой возможности вернувшихся к прежней вере. Эмихо, таким образом, оказывается виновен в нарушении монополии духовенства на крещение, канонических запретов на насильственное крещение и требования периода выжидания даже перед крещением добровольным, виновен в появлении ложных христиан, волков в овечьей шкуре, подрывавших христианскую общность (и это при нараставшей тревожности духовенства относительно апостасии и впадения в ересь), и в «отпадении» их обратно в иудаизм, запрещенном каноническим правом.