Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в ХIХ в. - Полина Венгерова

Ко второму изданию

Мое старое сердце полно глубокой признательности и благодарности. Я рада, что скромная книжка моих воспоминаний столь неожиданно нашла хороший прием, что моя дрожащая рука должна сегодня взяться за перо, чтобы набросать несколько напутственных слов к ее второму изданию. Пусть же и этот томик обретет читателей и доставит им удовольствие. Эта радость согреет и позолотит закат моей бурной жизни и станет лучшей наградой моим разнообразным и тяжким трудам.

Ко второму тому

Вдохновленная приемом, который публика оказала первому тому, я с радостью приступаю к изданию второго тома моих воспоминаний. Я хочу изобразить прошлое достоверно и безыскусно — так, как оно еще и сегодня живет в моей душе и памяти. Я продолжаю прясть нить моей повести, и картины невозвратных лет снова проходят передо мной. Не хочу думать о том, что из этого должна получиться книга. Просто усаживаюсь поудобнее в своем старом кресле и рассказываю: о своей помолвке, о том, как год ждала суженого, как мы сыграли свадьбу и что было потом.

Заметки этого тома еще несут на себе отпечаток той радостной атмосферы, которая окружала меня в годы юности. Моя помолвка, свадьба и первые годы счастливого замужества еще приходятся на золотой век, когда еврейская семья и брак строились на прочном фундаменте любви, верности и дружбы.

Но старые времена миновали, а с ними — во многом — и красота и величие еврейской жизни. Новые времена принесли с собой новые нравы. Зазвучали другие струны, и постепенно сформировались другие ценности.

Дух времени разрушил патриархально-созерцательную семейную жизнь евреев и разверз пропасть между старыми и молодыми.

Но я благодарю Бога за то, что Ему угодно было позволить мне дожить до этого дня, услышать, как пробил час великого поворота в еврейской жизни, возрождения любви к Сиону, сражения за осиротевшую молодежь. В первых же звуках мое старое сердце узнало великую еврейскую мелодию, умолкнувшую так давно, а некогда звучавшую так глубоко и мощно…

Что ж, отправляйтесь в мир, мои листки. Вы были мне утешением и сокровищем, когда над моей родиной сгустились грозовые тучи и из них выглянули жуткие призраки Средневековья. Одинокая, оставленная всеми старуха, я нашла приют в другой стране, у моих сестер Кати и Лены в Гейдельберге. Любовь не кончается. Когда-то я ухаживала за Леной во время ее болезни, брала на себя ее заботы. И вот теперь она приютила меня. Моей родиной стал большой четырехугольный стол в ее комнате, на котором лежали мои записи, жалкие остатки богатой жизни. Но над ними мерцал мягкий отсвет прошедших дней.

Память приподняла каменное надгробие с могилы времени и пробудила прошлое к новому бытию. Помнишь, Лена, как часто мы встречали смехом гримасы судьбы? Сколько было возвышенных мыслей, брошенных в лицо злобе дня, сколько глупых слез туманило наши глаза…

Ну что ж, отправляйтесь в мир, мои листки! Вы родились из любви, любовь хранила вас в годы моих странствий. Донесите же и вы эту любовь к народной старине моим юным братьям и сестрам!..

Достанет ли у вас сил передать им мое благословение — не знаю. Но так хотелось бы надеяться. И я надеюсь, не боясь упреков в тщеславии, ибо человек, полюбивший мои воспоминания, разделял мою надежду.

Безвременно ушедший от нас доктор Карпелес, добрейший и ученейший человек, написал мне два письма, второе незадолго до смерти.