Вечный ястреб - Дэвид Геммел Страница 9

— Я принес тебе кое-что из одежды.

— Мне и своей хватает, спасибо.

— Может, и хватает, но в такой серой изношенной рубахе ходить не годится, да босиком по горам далеко не уйдешь: тут и острые камни, и ежевика. Без пояса с ножом жить опять-таки затруднительно.

— Еще раз большое спасибо. Я расплачусь с вами, как только смогу.

— Как скажешь. Примерь-ка. — Касваллон бросил Гаэлену зеленую шерстяную рубашку с кожаной оторочкой и кожаными накладками на локтях и плечах.

Гаэлен скинул свою серую и натянул эту. Она оказалась ему как раз впору, и таких красивых вещей он никогда еще не носил. Стянув на поясе мешковатые зеленые штаны, он сел рядом с Касваллоном, чтобы зашнуровать их. В завершение горец вручил ему пару мягких кожаных башмаков и широкий белый пояс, на котором висел в ножнах клинок с костяной рукояткой. Башмаки оказались тесноваты, но Касваллон сказал, что они скоро разносятся. Гаэлен обнажил нож, обоюдоострый и загнутый как полумесяц.

— Одна сторона, чтобы резать дерево и скоблить шкуры, вторая для свежевания. Как оружие этот нож тоже неплох. Держи его острым — точи каждый раз перед тем, как спать ляжешь.

Гаэлен нехотя вернул клинок в ножны и подпоясался.

— Зачем вы все это для меня делаете?

— Хороший вопрос, и я рад, что ты начал с него. Вот только ответа у меня нет. Я видел, как ты полз, и восхищался твоим мужеством, пересилившим боль и слабость. Потом ты добрался до леса и тем самым сделался сыном гор. Теперь клан за тебя в ответе — так я толкую закон. Я всего лишь сделал еще один шаг и взял тебя к себе в дом.

— Мне не нужен отец. У меня никогда его не было.

— А у меня уже есть сын, родной сын, только это никакого значения не имеет. По клановому закону я называюсь твоим отцом, поскольку за тебя отвечаю. По закону равнин, если аэниры еще не отменили его, я бы, наверное, считался твоим опекуном. Все это означает, что я должен воспитать тебя и сделать мужчиной. После этого ты, хочешь не хочешь, будешь жить уже сам по себе.

— А как вы собираетесь меня воспитывать?

— Я научу тебя охотиться, сеять, различать приметы. Научу разбираться в погоде и в людях. Научу драться и скажу — что еще важней, — когда это следует делать. А самое главное, научу тебя думать.

— Думать я умею и так.

— Ты умеешь думать как городской сирота и вор. Посмотри вокруг и скажи, что ты видишь.

— Горы и деревья, — не глядя, выпалил мальчик.

— Э, нет. У каждой горы свое имя и своя репутация, а вместе они означают одно — родной дом.

— Это не мой дом. — Гаэлену стало вдруг неуютно в новой нарядной одежде. — Я городской житель и не знаю, выйдет ли из меня горец. Не знаю даже, хочу ли им становиться.

— Что же ты тогда знаешь?

— Ненавижу аэниров. Всех бы их перебил.

— Ты хочешь стать большим и сильным, оседлать вороного коня и совершить набег на селение аэниров?

— Да, хочу.

— Ты готов перебить всех, кто там есть?

— Да.

— Ты прикажешь аэнирскому мальчику бежать, погонишься за ним и вонзишь копье ему в спину?

— НЕТ! — выкрикнул Гаэлен. — Никогда!

— Рад слышать. Ни один горец этого бы не сделал. У нас, Гаэлен, тебе поневоле придется вступить в бой с аэнирами, но я к тому времени покажу тебе, как это делается. И вот тебе первый урок: откажись от ненависти. Она затемняет разум.

— Никогда я не перестану их ненавидеть. Они злобные убийцы и поступают бесчеловечно.

— Не стану спорить, ибо ты видел их в деле. Скажу тебе так: боец должен мыслить ясно и быстро, а действовать сообразно мыслям. Некоторая доля ярости нам полезна, поскольку придает сил, но ненависть глушит все прочие чувства. Она точно конь, который понес и мчится незнамо куда. Однако давай прогуляемся.

В лесу Касваллон стал рассказывать о Фарленах, о Мэг.

— Почему ты взял жену из другого клана? — спросил Гаэлен, когда они сделали привал у ручья. — Мне Оракул рассказывал. Сказал, это показывает, что ты за человек, но я все равно не понял.

— Скажу тебе по секрету, — прошептал ему на ухо горец, — я и сам толком не понимаю. Я влюбился в эту женщину, как только она вышла из своего шатра и попалась мне на глаза. Она пронзила меня, будто стрела, ноги мои ослабли, и сердце орлом воспарило ввысь.

— Она околдовала тебя? — широко раскрыл глаза Гаэлен.

— Точно, околдовала.

— Стало быть, она ведьма?

— Все бабы ведьмы, ибо каждая из них способна порой наводить чары такого рода.

— Ну, меня-то не обморочат.

— Верю. У тебя крепкая голова и стойкое сердце. Я это понял, как только увидел тебя.

— Смеешься?

— Ничего подобного. Этим не шутят.

— Ну хорошо. Если ты знаешь, что она обворожила тебя, почему ее не прогонишь?

— Знаешь, привык я к ней как-то. Она отменно стряпает, хорошо шьет. Вся одежда, что на тебе — ее рук дело. Зачем же бросаться таким добром, сам ведь я нитку в иголку и то не вдену.

— Да, правда. Об этом я не подумал. Как по-твоему, она и меня захочет околдовать?

— Нет. Она сразу поймет, что с тобой это не удастся.

— Ладно, тогда я останусь у тебя… ненадолго.

— Отлично. Приложи руку к сердцу и назови свое имя.

— Гаэлен.

— Полное имя.

— Это и есть полное.

— Нет. С этого мгновения ты Гаэлен из Фарлена, сын Касваллона. Повтори.

— Зачем тебе? — покраснел мальчик. — Ты сам сказал, что у тебя уже есть сын. А меня ты совсем не знаешь. Я… ни на что не годен. И не понимаю, что это такое — быть горцем.

— Я тебя научу. А теперь скажи свое имя.

— Гаэлен из Фарлена, с…сын Касваллона.

— Теперь скажи, что ты горец.

Гаэлен облизнул губы.

— Я горец.

— Добро пожаловать в мой дом, Гаэлен из Фарлена!

— Спасибо, — пробормотал мальчик.

— Вот что: у меня много дел на сегодня, так ты уж погуляй пока тут один. Завтра я за тобой вернусь, мы побродим несколько дней по вереску, узнаем друг друга получше, а там и домой отправимся. — И Касваллон без лишних слов зашагал вниз, к деревне.

Гаэлен, проводив его взглядом, достал свой нож и посмотрелся в него, как в зеркало. Радость бурлила в нем. Он спрятал нож и побежал показывать свои обновы Оракулу. По дороге он неожиданно для себя самого влез на валун десятифутовой вышины и посмотрел на горы по-новому.

Воздев руки к небу, он закричал во весь голос. Эхо ответило ему, и из глаз его брызнули слезы. Он слышал эхо впервые — ему казалось, что это горы зовут его.