Охотники-2. Книга 2. Авантюристы - Лариса Бортникова Страница 9

К примеру, не просто так за два месяца он не вышел на связь с людьми заказчика. Не просто так он «на дурачка» навязался к англичанину в соседи, а потом даже не шевельнул пальцем, чтобы сменить жилье. Опыт подсказывал Красавчику, что стоит обнаружить себя, как немедля начнутся беспокойства, которые для обездвиженного ранением человека будут совсем лишними. Вот поэтому он и залег на дно здесь, у Капусты.

Пока хворал, то шевелил мозгами много и крепко, планировал что, да как. На сообразительность свою конечно надеялся, но решил еще раз все тщательно продумать и прорисовать, чтобы вбить картинку себе в голову раз и навсегда. Рисовал каждый день. Рисовал Гусеницу, потом Бабочку, потом Дельфина, про которого имелись тридцатилетней давности сведения, что он застрял в Туркестане и давно уже не использовался. Верблюда в девятисотом обнаружили в Сирии, а потом, вроде как, он должен был со своим хозяином-дервишем отбыть в Конию, в суфийский монастырь. Информация о Лягушке была в два раза старше самого Красавчика — в тысяча восемьсот восьмидесятом болталась фигурка где-то в Албании, а что стало с ней потом — одному богу известно. Стрекозу и Льва в начале века отследили в Салониках, а дальше след их терялся… Что же касается Орла… и Жужелицы. Эти две вещи были в России. В Москве. Причем адреса, по которым их надо искать, и имена владельцев Красавчик помнил на зубок. Масонский шпион в Москве сработал лучше прочих — сумел добыть приличный «свежак». Вот только Жужелицу, считай, уже перехватил Ходуля, а как достать Орла, Красавчик ума не мог приложить. Генри Джи Баркер, конечно, не являлся членом Конгресса или Лиги Наций, но газеты читал, и кто такой есть мистер Владимир Ульянов-Ленин, знал отлично. «В конце концов, не у Папы ж Римского, тиару подрезать — и то хлеб», — посмеивался Красавчик, выводя на шершавой бумаге крючковатый клюв.

Самым «легким» из предметов Красавчику казался Морж. Из записей следовало, что с четырнадцатого года Морж хранится у какого-то турецкого генерала, который в начале войны командовал на восточном фронте пехотным полком. Также имелась приписка, что Моржом генерал не пользуется и вряд ли вообще догадывается о свойствах предмета. Адреса офицера в масонских записях не нашлось, но дело, в общем, было плевое. Сколько тут этого офицерья, так, чтобы по возрасту и званию подходили? Пятьдесят? Сто? Тысяча? Сколько из них дрались с русскими в четырнадцатом? А скольких их зовут… Красавчику пришлось отключиться от воспоминаний, чтобы через секунду рука его сама собой вывела на листке чудное басурманское имя «Тевфик». Хватило бы месяца, чтобы разыскать Тевфика — нынешнего владельца Моржа, и еще неделю-другую на то, чтобы вытащить фигурку. Да только не было у Генри Баркера этих полутора месяцев, поэтому он постановил так — сначала Гусеница и Малыш Стиви, а потом все остальное. Но Морж все же дразнился своей доступностью и раздражал Баркера так, как круг кровяной колбасы, подвешенный под потолком мясной лавки, раздражает голодную дворнягу. Может быть, поэтому Красавчик рисовал Моржа чаще остальных предметов.

Вот и в тот день, до тошноты «налюбовавшись» на кухарку и приступив к полуденному планированию, Красавчик уделил Моржу времени больше, чем прочим фигуркам. Комнату заливало яркое не по времени года солнце, за окном весело перекрикивались дети, монотонно стучал о стену мяч. От всего этого Красавчика разморило, и он почти уснул над мольбертом, машинально продолжая скрипеть карандашом по бумаге. Очнувшись же, опустил взгляд на исчерканный листок… и охнул от удивления.

Морж лежал на раскрытой мужской ладони. Сама ладонь и, собственно вся рука, принадлежала крупнолицему турку с обвислыми седыми усами и тонким породистым носом. Чем-то турок напоминал доктора Потихоньку, но гораздо резче выделялись надбровья, уголки крупного рта были скорбно опущены вниз, а взгляд был пустым и страшным, словно напротив стояла, опершись о косу, сама смерть. На турке топорщился офицерский куцый полушубок, а голова была замотана в башлык. Ни башлыка, ни полушубка, ни самого турка Красавчик прежде не видел, в этом он мог поклясться. Рисунок вышел чертовски живым, и поэтому Красавчик не стал его жечь, как поступал со всяким изображением предмета, а засунул в стопку других картинок, которые называл «всякое баловство», но которыми про себя даже гордился.

Теперь же именно этот рисунок держал в дрожащих пальцах доктор Потихоньку. Лицо доктора странно и неприятно кривилось, кадык ходил вверх-вниз, а дыхание было неровным и сиплым.

— Да. Они это… Тевфик-паша… Морж… — наконец выдохнул доктор Потихоньку и уставился на Красавчика рыбьим пустым взглядом. — Давно я Моржа этого не видел. С самой той битвы с русскими. С клятого Сарыкамыша! С той шайтановой ночи, когда наши солдатики там лежать остались… Совсем ведь еще дети. Тысячи детей, и никто ничего не смог поделать, чтобы их спасти! Они брели, все брели вперед, как деревянные, а потом ложились на землю и замерзали. Ни взрыва тебе, ни выстрела. Тишина… За день до этого в расположении старикан сумасшедший появился — не то поп, не то монах армянский! Армян в Киликии тогда еще почти не трогали, так… резали потихоньку… Так вот поп пришел невесть откуда прямо к нам в лагерь, мол, знает что-то про русские укрепления. Кто верит армянам, а? Вот ты веришь армянам, дорогой? Я сказал Тевфику — гони собаку прочь, но Тевфик не послушал… В ту ночь и случился ад, как он есть. Мальчики наши ложились и замерзали, превращались в чистый лед. А между сугробами бродил поп — седой, пустоглазый и черный лицом, будто сам Иблис. Бродил, схватившись руками за шею, и все смеялся. И от пуль словно заговоренный. Тевфик в него две обоймы выпустил, прежде чем тот упал лицом в снег. Перевернули, а он так за шею и держится. Думали, у него крест, а там Морж…

Доктор сбивался, то и дело переходил с английского на турецкий и, кажется, даже не понимал, что говорит вслух, а Красавчик меж тем живо соображал. Ни превратившийся в лед турецкий пехотный полк, ни старик-армянин, похожий на черта, ни празднующие легкую победу русские ему не были интересны, название «Сарыкамыш» он вряд ли бы сумел повторить, но вот про фигурку он бы с удовольствием послушал еще и еще.

— А ты откуда знаешь про Моржа, дорогой? Откуда? — переспросил Потихоньку, слегка успокоившись. — Тевфик через сутки, когда на моих руках умирал, мне его передал, чтобы помнил я ту ночь. Эх… тогда еще у меня обе руки были целые. А Моржа я потом Тевфику вернул…

— Мертвому? — Красавчик огорчился. Ковыряться в могилах он не любил, хотя в прошлом всякое случалось.

— Зачем мертвому, дорогой? Живому. Я отличный был хирург.

Генри хотелось кое о чем доктора попытать, однако атмосфера в комнате неуловимо изменилась, и еще секунду назад взволнованный и от этого чересчур болтливый турок как будто запнулся, засуетился и выбежал вон. Едва затихли в коридоре шаги доктора Потихоньку, Генри с удовольствием спустил с кровати ноги, пошевелил пальцами и принялся размышлять. Фигурка Моржа сама шла к нему. Шла просто так, без усилий, без беготни, стрельбы, суеты и тревог. Всего-то затрат — на куруш сепии, на полкуруша белил да листок бумаги. Расскажи кому — ни за что не поверят. Упускать такой случай, считай, идти поперек собственной удачи. Да за такое Ма его бы своими руками придушила!