Миньон, просто миньон… - Татьяна Коростышевская Страница 9

– Это шрам?

Бабочка, сидящая в шкатулке взмахнула ажурными серебристыми крыльями, мне даже показалось, что с них осыпалась горстка пыльцы.

– Шрам, – цверг потер ладонь о штаны и протянул ее к насекомому, – лучше настоящего будет, не сомневайся.

Колдовство фей, знаешь ли, построено на обмане восприятия, а мое, наше, цвергово колдовство…

– Ты хочешь сказать, – перебила я, – что подсадишь мне на лицо механическую букашку, которая врастет в меня лапками и жалом?

Папаша дунул, бабочка взлетела:

– Жала у нее нет.

Я завизжала, отмахиваясь:

– Дай мне нож! Я хочу нормальный, настоящий, обычный шрам! Я боюсь!

Щеки как будто коснулось чье-то дыхание, я хлопнула себя по лицу, пытаясь сбить насекомое, пальцы встретили бугристость кожи, как от cтарого уже зажившего пореза.

– Обморок, – радостно спросил Папаша, – будет?

– Теперь в нем нет никакого смысла, – ответила я с горечью. – Гады вы фахановы, мокрые канальи, дуболомы…

Я могла бы продолжать, кажется, бесконечно. Но каждое мое слово стоило мне, наверное, часа в моем мире. Так что я просто махнула рукой, всхлипнула, вытерла с шершавой щеки влажную слезную дорожку (ардерские мужчины не плачут?) и собралась в дорогу.

Крик Вoрчуна остановил нас у озера, за поворотом тропинки.

– Твой заказ, граф!

– Спасибо, – равнодушно засунув под мышку очередной цвергов футляр, я поклонилась.

– Интересная работа, – гордо сообщил Ворчун.

— Не сомневаюсь.

– Волшебные бубенчики!

– За ту плату, что вы за них получили, они должны ещё по ночам сказки рассказывать.

Цверг охнул, покраснел и потупил взор:

– Ночью они тебя удивят, не сомневайся.

Я тоже покраснела. С кем я их использовать собираюсь, свои бубенцы?

– Нам нужно торопиться, – Караколь стоял туазах в двух и, дуболом такой, не краснел. Улыбался гаденько тонким ртом, но не краснел.

Ворчун вежливо попрощался, выразив робкую надежду, что больше никогда со мной не увидится. Я эту надежду горячо разделила, поддержала и пожелала ему недолгих страданий, ибо сама отхoдить в чертоги Спящего не спешила, и лишь безвременная кончина маленького цверга могла спасти последнего от нашей повторной встречи со в случае, если его бубенчики меня не удовлетворят.

«Его бубенчики» и «удовлетворят», оказавшиеся в моей тираде, вогнали в ступор, кажется, всех присутствующих, даже Караколя. Но я то просто чуть натурально не лишилась чувств, когда оcознала двусмысленность мною изреченного. Смогла только закашляться и махнуть на прощание свободной рукой.

Когда Ворчун скрылся за поворотом, фахан потянулся ко мне:

– Покажи!

– Прочти мои мысли и не лезь в мою жизнь! – Отпрыгнула я.

– Тебе не кажется, что ты противоречишь сама себе?

– А тебе не кажется, что…

Футляр пoместился в карман кафтана.

– … что для раба сумасшедшей бабы…

Он опять дернулся ко мне.

Я опять отскочила, подошва сапога соскользнула, крутой берег озерца осыпался под ногами, я полетела спиной вниз.

Глаза обожгло ярким светом лорда нашего Солнца, но жмуриться не пришлось. В тот же миг лицо укрыло тенью распахнутых крыльев фахана, а его длинные твердые руки подхватили меня за талию.

– Высоты боишься, болтушка?

Грудь Караколя, к которую я уткнулась носом, была тоже твердой. Надеюсь, я этот свой нос расквасила и мои кровавые сопли на камзоле этой канальи послужат крошечной местью.

Крошечной и нелепой.

Фахан, видимо услышав про сопли, перехватил меня под мышками и подтянул повыше, крылья его мощно рассекали воздух, озеро, оставшееся внизу виделось уже серебряным блюдом на изумрудной скатерти великана.

Непередаваемое зрелище, особенно, если учесть, что любовалась им я искоса, свесив голову через фаханово плечо.

Меня замутило. От высоты, которой, я, конечно же (скорее всего, я надеялась, что это именно так), я не боялась.

– Тошнит? – Караколь перекрикивал ветер.

«Точно за чистоту камзола переживает, – мстительно подумала я, решив, что отвечать не буду. — Навернoе, даже на благословенном Авалоне непросто найти портного, который выкроит и сошьет одеяние с прорезями для крыльев. Прорези!

Как расточительно! Там же сукна надо туаза четыре. А как прикажете швы в этих прорезях обpабатывать? Если канителью, то она натирать будет при полете, а, если мягким льном, то он в два счета истреплется».

Фахан отодвинул меня на вытянутых руках, то ли чтоб действительно не испачкаться, то ли чтоб рассмотреть выражение моего лица.

«Шелк, – решила я наконец, – шелковая нить подойдет для обметки лучше прочего. Во-первых она крепкая, а во-вторых – скользкая, поэтому трение при работе крыльев ей не страшно».

– Я понимаю, что ты делаешь, – фахан встряхнул меня, требуя внимания, – ты отвлекаешься болтовней, чтоб не бояться.

– Чего ещё может бояться девушка после поцелуя с тобой?

Все самое страшное в ее жизни уже произошло! – Проорала я вслух, а потом еще подумала: «Урод!»

– Какое высокомерие, – он явно обиделся.

Странно, его называли уродом все подряд, и вслух и в мыслях, а обиделся он именно на меня. Может зря я так? Он же в сущности челoвек подневольный и не особо в моей плачевной ситуации повинен. Да и не человек он вовсе, а фахан. Может то, что я считаю уродством, у них, фаханов, напротив, сходит за прелесть и услаждает взоры местных дам? Может Караколь меня не для удовольствия целовал, а для дела? Точно! Без поцелуя я бы не проснулась, а он постарался, разбудил…

Может даже отвращение при этом испытывал.

– Я тебя не целовал, женщина, – Караколь тряс меня уже раздраженно, – ты можешь думать о чем-нибудь, кроме тряпок и поцелуев? Дура!

Лучше бы подтвердил мою версию про отвращение и мы бы на этом успокоились. Теперь мне что делать? Возвращаться к Папаше и допросы с пытками для всех семи грехов устраивать?

А сколько лет у меня на это уйдет?

Хотя, поцелуем больше, поцeлуем меньше…

Кажется, Шерези, мы наблюдаем с тобою другую крайность.

Помнится, было время, когда ты мысленно величала себя в мужском роде и боялась вовсе утратить женское естество. Ты становишься развратницей!

Нисколько! Вот если бы я получала от поцелуев удовольствие…

Караколь зарычал, дернул меня, развернул и прижал к своей груди спиной. Подо мной разверзлась бездна, которой было ровным счетом наплевать на мои жалкие попытки не думать о ней.