День гнева - Мэри Стюарт Страница 80

— Мне сказали, что с ней все хорошо, но она еще не оправилась от потрясенья. Когда я посылал за известиями о ней, она была у Линет. Я пойду к ней, как только почищусь с дороги. А теперь расскажи мне остальное. Что с Мордредом? Мне сказали, что он был ранен, а потом что он уехал — бежал — вместе с Гахерисом. Вот чего мне никак не понять. К “младокельтам” он примкнул лишь по моей просьбе, более того, на деле в ночь перед моим отъездом из Камелота он явился ко мне со словами предостереженья о том, что они, возможно, замыслили… Ты не мог этого знать. Это моя вина, мне следовало сказать тебе, но в его предостережении была и другая сторона…

На том он и оставил, а Бедуир только молча кивнул: это была спорная и опасная земля, по которой каждый из них мог ступать без единого слова. Артур нахмурился, глядя себе на руки, потом поднял на друга встревоженный взор.

— Тебя нельзя винить за то, что ты поднял на него меч; откуда тебе было догадаться? Но королева? Он же предан ей… Мы любили называть это мальчишеской влюбленностью и смотреть на нее с улыбкой, и королева так же с ней обходилась. Так почему же он пытался причинить ей вред?

— Нельзя сказать с уверенностью, что он делал именно это. Я сам не уверен в том, что там произошло. Когда я скрестил клинки с Мордредом, схватка почти уже завершилась. Королева была в безопасности у меня за спиной, и в опочивальню уже прибежала стража. Я разоружил бы его и попытался его урезонить и дождаться твоего приезда, но он слишком хороший для этого боец. Мне пришлось ранить его, чтобы выбить меч из его руки.

— А теперь, — горько произнес Артур, — он исчез. Но почему? И, в особенности, почему с Гахерисом? Разве что он все еще следит за ним? Сам знаешь, куда они поехали.

— Понимаю, Гавейна ты послать за ними не можешь. Итак, когда и куда?

— Во всяком случае, не немедля. — Артур помедлил, после чего взглянул прямо в лицо старому другу. — Прежде всего на людях я должен показать, что по-прежнему доверяю тебе.

Словно безо всякой мысли его рука скользнула по поверхности стола. Столешница была из зеленого с прожилками мрамора и отделана золотом. Войдя в рабочую комнату, король швырнул рукавицы на стол, а Ульфин, спеша удалиться, позабыл забрать их. Теперь Артур взял одну, провел по ней пальцами. Рукавица была пошита из тончайшей телячьей кожи, выделанной до бархатистой мягкости, с раструбом, вышитым шелковыми нитями цветов радуги и мелким речным жемчугом. Королева сама вышивала рукавицы, не позволяя своим дамам сделать хотя бы один стежок. Жемчужины были из рек ее родины.

Бедуир встретился взглядом с королем. В темных глазах поэта застыла глубокая печаль. Глаза короля были столь же безрадостны, но в них читалась доброта.

— А где… Твой кузен, верно, рад будет твоему возвращению в семейный замок в Малой Британии? Мне бы хотелось, чтобы ты был там. Поезжай сперва, если сможешь, к королю Хоелю в Керрек. Думаю, он будет рад иметь тебя поблизости. Для него сейчас тревожные времена, а он стар, и в последнее время ему неможется. Но мы еще поговорим об этом перед твоим отъездом. А теперь мне нужно увидеться с королевой.

От Гвиневеры, к немалому своему облегченью, Артур узнал правду. Мордред вовсе не пытался напасть на нее, а, напротив, помешал Гахерису зарубить ее своим мечом. Он даже успел свалить Гахериса с ног прежде, чем на него самого напал Бедуир. Его последующее бегство, стало быть, было вызвано страхом, что его причислят (как, по всей видимости, это сделал Бедуир) к вероломной клике “младокельтов”. Это представляло собой немалую загадку, поскольку не только королева, но и Борс готовы были поклясться в его верности королю, но еще большая загадка крылась в другом: почему изо всех людей в спутники своего бегства он выбрал Гахериса? Первый ключ к разгадке дали расспросы любовницы Мордреда. Гахерису, который был сам залит кровью и, очевидно, пребывал в смятении, удалось убедить ее в том, что ее любовнику грозит опасность; тем проще было уговорить едва пришедшего в себя и ослабевшего от раны принца, что единственной его надеждой является бегство. Свои мольбы женщина присоединила к настойчивым уговорам Гахериса, помогла им сесть на лошадей и проводила их до угла улицы.

Стражники, несшие в ту ночь караул у Королевских врат, завершили печальную повесть. Правда оказалась проста и очевидна. Гахерис увез с собой раненого, чтобы использовать его как прикрытие и пропуск к свободе. Артур, теперь уже всерьез озабоченный здоровьем и безопасностью своего сына, немедленно разослал королевских гонцов, чтобы они разыскали Мордреда и привезли его домой. Когда пришла весть о том, что ни Мордред, ни Гахерис у Гавейна не объявились, король приказал разыскивать сына по всей стране. Согласно распоряжению Артура, Гахериса следовало взять под стражу. Там его и должны были содержать, пока король не переговорит с Гавейном, который уже выехал в Камелот.

Гарет, единственный из мертвых, лежал в королевской часовне. После его похорон безутешная Линет вернется в дом своего отца Трагические события остались позади, но над Камелотом зависла, глухо рокоча, недобрая туча катастрофы, словно сверкающее золото его башен, зелень и голубизна его стягов были замазаны серостью надвигавшейся печали. Королева облачилась в траур; траур был по Гарету, и по остальным, и по пролитой крови в результате того, что послы в окрестных королевствах во всеуслышанье объяснили как “проявления неверно истолкованной преданности”. Однако нашлись и такие, кто говорил, что Гвиневера надела траур из горя по отъезду любовника в Малую Британию. Но теперь об этом шептались тише, и в большинстве случаев находились те, кто горячо опровергал подобные наветы. Были и дым, и огонь, но теперь огонь погас и дым развеялся.

Можно было видеть, что королева расцеловала отбывавшего конюшего в обе щеки и что после нее то же сделал и сам король. И у Бедуира, которого, по-видимому, оставило равнодушным объятие королевы, в глазах стояли слезы, когда он, распростившись, отвернулся от Артура.

Двор проводил его, а потом с предвкушением настроился приветствовать Гавейна.

Порог, на котором бросили Мордреда, принадлежал не одному из находившихся под защитой короля богоугодных домов христиан, а небольшой общине, жившей в удалении от городов и дорог, члены которой поклялись провести свою жизнь в нищете и безмолвии. Тропой, которая вела через их долину, пользовались лишь пастухи, случайные путешественники, искавшие, как сократить себе путь, или, как это было с Гахерисом, изгнанники и бродяги. Никакой гонец не добрался сюда, не добралась даже новость о недавних волнующих событиях, разыгравшихся в Артуровой столице. Добрые братья выходили Мордреда с исполненной долга христианской заботой и даже с некоторой сноровкой, поскольку один из них был травником. Откуда им было догадаться, что за незнакомца оставили в бурю у них на пороге? Одет он был богато, но при нем не было ни оружия, ни денег. Без сомнения, какой-то путник, ограбленный в дороге и жизнью обязанный страху — или, быть может, даже благочестию — разбойника. Итак, братья выхаживали незнакомца, кормили его из скудных своих запасов и были благодарны, когда, после того как спала лихорадка, он по собственному настоянию покинул их кров. Лошадь, ничем не приметное животное, ожидала выздоровления хозяина в сарае под стенами обители. Братья собрали ему дорожную суму, положив в нее каравай черного хлеба, кожаную флягу с вином и горсть изюма, и проводили его в путь с благословеньем и, следует признать, частным тайным “Те Deum”. В молчаливом и мрачном раненом было что-то, что наполняло их страхом, и брат, сидевший у его одра, пока незнакомец метался в горячке или спал, со страхом рассказал им о речах, произнесенных в горе и ужасе; среди речей мелькали имена Верховного короля и его королевы. Ничего более нельзя было разобрать: в горячке Мордред бредил на языке своего детства, где Сула, и Гвиневера, и королева Моргауза являлись ему, чтобы вновь исчезнуть, где все выглядело чужим и все слова причиняли боль.