День гнева - Мэри Стюарт Страница 79

Поскольку Артур и впрямь возвращался домой и гораздо ранее, чем все того ждали, злосчастное письмо, поспешно отправленное королем с дороги, должно было предупредить Гвиневеру о его скором приезде и просить ее немедленно известить об этом Бедуира. Эта весть уже ходила среди стражи, и Гахерис подслушал разговоры в караульной. Задержка курьера означала, что король будет здесь не позднее, чем через несколько кратких часов.

А потому Гахерис настоятельно склонился над одром раненого.

— Вставай же, брат, пока они не вспомнили о тебе! Стража принесла тебя сюда по ошибке. Они вскоре узнают, что ты был с нами, и они вернутся. Скорей же! Нам надо уходить. Поедем со мной, я провожу тебя в безопасное место.

Перед глазами Мордреда все расплывалось. Краска спала с его лица, которое теперь казалось смертельно бледным, а взгляд все никак не мог сосредоточиться. Схватив фляжку с укрепляющим отваром, Гахерис плеснул немного жидкости в чашу.

— Выпей. Нам надо спешить. Мой слуга уже здесь. Вместе мы тебя отведем.

Отвар обжег Мордреду губы. Болезненный туман отчасти развеялся, вернулась память о последних часах.

Как добр ко мне Гахерис, смутно подумалось ему. Добрый Гахерис. Он ударил Гахериса, и тот упал. А потом Бедуир пытался убить его, Мордреда, и королева не произнесла ни слова. Ни тогда, ни, судя по всему, потом, если стражники вот-вот вернутся, чтобы схватить его как изменника… Королева. Она желала его смерти даже после того, как он спас ей жизнь. И он знал почему. Причина этого явилась ему сквозь облака забытья с холодной и пронзительной ясностью. Она знала о пророчестве Мерлина и потому желала его смерти. И Бедуир тоже. И потому оба они солгут, и никто не узнает, что он пытался остановить изменников, что он на деле спас ее от Гахериса, истребителя женщин и добрых рыцарей. И когда приедет король, он, Мордред, сын Артура, в глазах всего света будет заклеймен как предатель…

— Надо спешить, — настаивал Гахерис.

Никакая стража не появилась. Остальное было довольно просто. Поддерживаемый с одной стороны сводным братом, а с другой — любовницей, Мордред вышел, нет, выплыл на темную улицу, где молчаливый и настороженный слуга Гахериса ждал с лошадьми. Каким-то образом Гахерису и слуге удалось усадить Мордреда в седло, удержать его меж собой, пока они не выехали из города и не спустились по дороге к Королевским вратам.

Здесь их остановили. Гахерис, лицо которого было скрыто складками капюшона, держался позади и не произнес ни слова. Слуга, ехавший впереди с Мордредом, нетерпеливо бросил:

— Это принц Мордред. Он ранен, как вам, наверно, уже известно. Нам приказано отвезти его в Яблоневый сад. Поторапливайтесь.

Стражники уже знали о случившемся: рассказы о ночной схватке облетели дворец словно на крыльях предрассветного ветра. Ворота распахнулись, всадники проехали под ними и оказались на свободе.

— Мы прорвались! — торжествуя, воскликнул Гахерис. — Воля! А теперь давай поскорей расстанемся с этой обузой.

О том, как и куда они скакали в ночи, Мордред не помнил ничего. У него осталось смутное воспоминание о том, как он упал, как его подхватили и втянули поперек седла лошади слуги, а ужасающая тряская дорога все не кончалась. Он чувствовал тепло, когда кровь капала сквозь повязки, и, казалось, вечность спустя на него снизошел благословенный покой, когда лошади остановились.

Дождь падал ему на лицо. Капли были холодными и освежающими. Тело же его, пусть и тщательно укутанное, словно омыли горячей водой. Он снова плыл. Звуки урывками появлялись и исчезали, словное биение крови, струившейся из его раны. Кто-то — это был Гахерис — говорил:

— Сойдет. Да что ты, не бойся. Братья о нем позаботятся. Да, и лошадь тоже. Привяжи ее вот здесь. Скорее. А теперь оставь его.

Он прижался щекой к мокрому камню. Все его тело горело и пульсировало. Как странно: и после того, как остановились лошади, топот их подков еще отдается глухими ударами в его венах.

Перегнувшись через его тело, слуга дернул за веревку. Где-то вдали задребезжал колокол. Но не успел еще замереть звон, лошади исчезли. И ни звука во всем мире, только шорох дождя, неуемно падающего на ступени, где Гахерис и слуга бросили его.

На следующее утро, вскоре после курьера, Артур въехал в город, гудевший словно растревоженный улей. За регентом послали, еще не успел король смыть с себя дорожную грязь.

Когда слуга объявил о приходе Бедуира, король сидел за столом в своей рабочей комнате, а личный слуга, опустившись на корточки у его ног, стягивал с них потертые и грязные дорожные сапоги. Не взглянув ни на короля, ни на его местоблюстителя, слуга забрал сапоги и удалился. Ульфин служил Артуру все годы его правления. Слухов он слышал едва ли не больше, чем кто-либо другой, но говорил об их предмете намного меньше кого-либо. Но даже он, безмолвный и доверенный слуга, покинул рабочую комнату с облегченьем. Есть вещи, которые лучше не только не говорить, но даже не знать о них.

Та же мысль терзала и обоих оставшихся в рабочей комнате мужчин. В глазах Артура, возможно, даже читалась мольба, обращенная к старому другу: “Не вынуждай меня задавать вопросы. Давай найдем способ — любой, какой угодно способ — обойти эти вдруг поднявшиеся над гладью подводные камни и вернуться назад на широкие просторы доверья. Нечто большее, чем дружба, большее, чем любовь, зависит от этого молчания. Мое королевство висит на нем как на волоске”.

Нет сомненья, оркнейские принцы, да и другие из их клики были бы немало удивлены, услышь они первые слова короля. Но оба — и король, и регент — знали, что если о первом и тягчайшем злосчастии говорить невозможно, то о втором невозможно не говорить и вскоре придется что-либо предпринять. И звалась эта напасть Гавейн Оркнейский.

Король сунул ноги в отороченные мехом домашние туфли, развернулся всем телом в просторном кресле и взбешенно вопросил:

— Во имя всех подземных богов, неужто так нужно было их убивать?

Бедуир развел руками, и в этом жесте сквозило отчаянье.

— А что мне было делать? Убийства Коллеса было не избежать. Я был безоружен, а он бросился на меня с мечом. Я должен был этот меч отобрать. У меня не было ни выбора, ни времени на раздумья, иначе он прикончил бы меня. Смерть Гарета — для меня горе. Я в ней повинен. Не думаю, что он был там из измены, но лишь потому, что оказался в своре, когда поднялся крик, и, возможно, он тревожился за Линет. Признаю, я едва видел его в общей свалке. Я действительно скрестил мечи с Гахерисом, но лишь на мгновенье. Думаю, я нанес ему рану, всего лишь царапину, но потом он исчез. А после того, как пал Агравейн, все мои мысли были о королеве. Во всем этом деле Гахерис кричал громче всех, он и тогда еще выкрикивал ей оскорбленья. И я помню, как он обошелся с собственной матерью. — Он на мгновенье замялся. — В этом было что-то от ночного кошмара. Мечи, оскорбленья, свора рвется к королеве, а она, бедная госпожа, стоит как громом пораженная тем, что хватило и мига, чтоб мир и покой вкруг нее сменились кровавой бранью. Ты уже виделся с ней, Артур? Как она?