Гусарский штос - Вячеслав Дыкин Страница 8

Моя рота охраны порта избегалась и взопрела, пока флотилия ушла вверх по течению. Лодки были пришвартованы на большом пространстве берега, моряки, соответственно, не все при них обретались, а надо было добавить боезапаса, ядер для фальконетов и бомб для единорогов. Наконец лодки пошли в неком мне непонятном порядке. Да и тот был нарушен — когда первые суда поравнялись с Павловым бастионом, вперед вырвалось и пошло очень ходко «Бешеное корыто». На носу у него торчал ствол полупудового единорога. Рядом с канониром стоял, щегольски опираясь о кортик, Бахтин, в белых своих панталонах — замечательная мишень для хорошего стрелка.

Я не знаю, где нелегкая носила старого болтуна фон Ренне и откуда он прислал столь скоро гонца к фон Эссену. Гонец оказался обычным местным крестьянином на низкорослом коньке и подтвердил — точно, неприятель форсирует Двину! Это было уже в семь часов вечера. Фон Эссен, не дождавшись Тидемана, приказал поджигать Московский и Петербуржский форштадты. Тидеман всё еще где-то пропадал — и пешком-то пройти семь верст вверх по течению да семь вниз можно весьма скоро, а он со свитой был на хороших конях, и одному богу ведомо, где злосчастный подполковник заплутал.

Послали полицейских и солдат предупреждать тех жителей форштадтов, что уже вернулись в дома свои. Народ потянулся обратно в крепость. Стало темнеть, вечер выдался душный, небо обложили тучи, следовало ожидать ночной грозы. Незадолго до полуночи на реке появились лодки и встали, растянувшись в цепь, от крайних домов Ластадии до порта. В полночь грянула пушка — это был сигнал поджигать форштадты.

Первым запылал Московский форштадт, за ним Петербуржский. И тут же обыкновенный перед грозой сильный ветер обратился в сущую бурю и понес клубы дыма и горящие щепки прямо на рижские бастионы и равелины. Стало светло, как днем, и жители, стоя на тридцатифутовых стенах, каждую минуту ожидали, что начнутся пожары и в самой Рижской крепости. А коли так — город беззащитен перед вражеским приступом.

О том, каковы в деле канонерские лодки, мы еще не знали.

Форштадты горели до утра, когда фон Эссен выслал пожарные команды и огонь был усмирен. Тут выяснилось много неприятностей — от переменившегося ветра загорелись и те кварталы Петербуржского предместья, которые к сожжению вовсе не были предназначены, и множество жителей пострадало. Кроме того, как на всякой войне, появились мародеры, которые нарочно поджигали дома, чтобы в суматохе поживиться ценным имуществом.

Я с Васькой прибыл домой на рассвете, от усталости валясь с ног. Дома я обнаружил гостей своих, ругавшихся отчаянно. Они всю ночь провели на реке, и лишь теперь фон Моллер часть экипажей отпустил для отдыха. Частично их злость объяснялась тем, что данный в начале войны зарок не позволял им напиться. Я же успел перехватить пару чарок — на том и держался.

— Мы ни черта не нашли, хотя поднялись не на семь, а по меньшей мере на двенадцать верст, — сказал Бахтин. — Я искал переведаться с неприятелем, но неприятель оставил нас с носом! Никто не форсировал реку, мы привезли весь боеприпас нетронутым. Проклятые немцы!

Нетрудно было догадаться, что он имел в виду фон Эссена с его штабом.

Я был зол не менее господ с «Бешеного корыта» и, возможно, искал, на ком бы свою злость сорвать. Для спора и ссоры годилось сейчас решительно всё.

— Ваш господин фон Моллер тоже, поди, не русский, — возразил я. — А у нас не сплошь немцы, командир порта — Шешуков…

— Шешуков?! Ну что такое контр-адмирал Шешуков? — спросил Бахтин, но как спросил! Товарищи его лишь руками горестно развели.

— Достойный офицер, георгиевский кавалер… — начал было я.

— Да он настоящего боя уже лет двадцать не видывал! — закричал Бахтин. — Разве что четыре года назад, как назначили его командовать корытами в Роченсальме, отбил атаку шведских корыт, за что и сподобился Анны первой степени! А вице-адмиралом его на следующий год сделали, дабы побаловать старика и способнее назначить командиром Рижского порта!

— Что бы стоило государю поставить тут вместо него Сенявина, — сказал Иванов, который, как всегда, был спокойнее прочих. — То-то бы с Сенявиным повоевали!

Я насторожился — фамилия сия чем-то была мне знакома.

— Вы, Бушуев, знавали Сенявина? — со внезапным энтузиазмом вдруг спросил меня Бахтин. — Дмитрия Николаевича? Должны были знать! Мы, идя из Лиссабона, чуть не на год застряли на портсмутском рейде, но оттуда взяли курс на Ригу! Сенявин! Вы умудрились, живя в Риге, не знать Сенявина?

Какой-то бес вселился в меня — я уже ни в чем не мог согласиться с моряками. Во всяком случае, с Бахтиным.

— Да вот как-то не довелось встретиться, — сказал я с самым равнодушным видом.

Очевидно, иной бес, родственник моему, вселился в Бахтина — капитан-лейтенант от меня отвернулся и всё дальнейшее было сказано юному штурману Ване Савельеву, как если бы я вообще покинул комнату.

— До Риги, Ванечка, мы дошли в сентябре тысяча восемьсот девятого. Чаяли славы и чинов, а чем не угодили государю — бог весть. Дмитрий Николаевич наш был отправлен в Ревельский порт командиром, а лучше бы в Рижский. Ведь как воевать рвался!

— Это ли для него должность? — возразил Никольский. — Для адмирала, который взял Санта-Мавру и Тенедос, одолел турок при Дарданеллах, турецкую эскадру у Афона разгромил? Эх, кабы не проклятый Тильзит…

Я прошу прощения, коли переврал ненароком имена, а многие и вовсе не запомнил. Будучи человеком сухопутным, я имею туманное представление о дальних морях. Да и видано ли где, чтобы гусар в турецкой географии разбирался? А насчет позорного Тильзитского мира я был совершенно с моряком согласен. Только вот вслух сказать об этом уже не мог.

— Да начхать на должность! — заорал Бахтин. — С началом войны он писал к государю, я доподлинно знаю, просился в действующую армию! А государь ехидные вопросы изволил задать: «Где? В каком роде службы? И каким образом?» Тогда Дмитрий Николаевич с достоинством отписал: «Буду служить таким точно образом, как служил я всегда и как обыкновенно служат верные и приверженные русские офицеры». Ну, ему и отвечали: коли так, служи на посту, тебе вверенном, сиди в своем Ревеле! Благо ты уже к нему привык!

— Как это привык? — возмутился Ванечка.

— Да он уже был там флотским начальником, как раз перед походом на Корфу. А про наш поход вы, Савельев, уже знаете довольно. Сенявинская эскадра — слава российского флота, Ванечка, а в самой-то России только мы про нее и помним…

Мы, гусары, к таким демаршам страх как чувствительны. Бахтин произносил свои рацеи, не глядя на меня, как будто я один был в ответе за то, что сухопутная Россия не помнит Сенявина. И я постановил себе, что не дурно было бы узнать, как зловредная фортуна сняла Бахтина с боевого корабля, фрегата или там корвета и пересадила на плоскодонное гребное корыто!

Я видел, что он сам страх как недоволен этим назначением. Несколько раз при мне он в остервенении повторял: «Кой черт занес меня на эту галеру!» Отсюда, видимо, происходила вся его дурь и блажь. Менее всего мне нравилось, что он прививает язвительность свою Ванечке Савельеву. Иванов — тот был по натуре спокоен, Никольский же оказался язвой первостатейной и был таковым, как я определил, еще с пеленок, пример командира явился в его жизни поздно и уже не мог ничего переменить.