Товарищ Гитлер. Повесить Черчилля! - Герман Романов Страница 8

Может, ответ лежит в том, что никто из политиков в мире, и Черчилль в том числе, еще не оценил в должной мере угрозу, которую могут извергнуть из себя небеса. Ведь все же критские бои имели быть место в мае следующего, 1941 года.

И Штудент просто молодец — командующий ВДВ, генерал люфтваффе, смог оправиться от тяжелейшего ранения, хотя на ноги сумел встать лишь в августе, и не в полугодичный отпуск стал отпрашиваться по ранению, на котором настаивали эскулапы и что был ему положен на самом законном основании.

Нет, генерал кинулся упрашивать Геринга, а потом и его самого, чтобы дали возможность провести операцию, покомандовать реорганизованными частями. Доказывал яростно, с напором, чуть ли не с пеной изо рта, что именно он сможет сделать все как нужно.

И к вящему удовольствию Андрея, Штудент вначале переупрямил своего непосредственного начальника, уломав самого борова, а потом убедил и его самого все-таки…

Лондон

— Сэр, проснитесь, пожалуйста!

Негромкий, но емкий, весьма убедительный голос адъютанта вытянул Уинстона Черчилля из состояния дремотной расслабленности. Глава Кабинета Его Величества моментально стряхнул с себя остатки сна, как добрый охотничий спаниель воду.

— В чем дело?! Русские начали войну с Гитлером?

— Таких сообщений пока не поступало, сэр. — Офицер, как и все природные англичане, обладал свойственным островитянам чувством юмора. — Но вот маршал авиации Даунинг имеет доклад.

— И что там у старины Хью? — Черчилль взглянул с тревожным интересом — командующий королевской истребительной авиацией к глупым розыгрышам предрасположен не был, а потому такой ночной звонок явно не к добру, и никак иначе.

— Наши радары словно обезумели, сэр, и дают множественные отметки целей.

— Насколько множественные? Или началось еще одно воздушное наступление, и толстый Геринг…

Черчилль усмехнулся, вспомнив о своей избыточной полноте, но ему ли самому себя упрекать или иронизировать. Тут лучше выбрать наглядный образ врага, а командующий люфтваффе как нельзя лучше подходил на отведенную ему роль, будто став дешевеньким актером «Глобуса».

— И толстый Геринг бросил на нас всю свою авиацию, выскребя даже древние этажерки?!

— Нет, сэр! Наземные посты лишь в двадцати случаях зафиксировали пролет крупных групп самолетов. Отметки на радарах были множественные, потому усилия наших истребителей зачастую пропали втуне.

— А потому… Да не тяните кота за хвост!

— Выброшены десанты парашютистов. Несколько десантов, а отнюдь не кукол, как раньше. Силою примерно в десяток батальонов, сэр. Уточнить пока не представляется возможным, сообщения крайне разноречивые. Но это вторжение, сэр!

— Так!

Черчилль почувствовал, как его внутри распирает бьющаяся через край энергия.

Разведка ошиблась, твердо доказывая, что высадку десанта немцы начнут не ранее середины сентября. И доказательства с аргументами были приведены крайне серьезные, которым премьер-министр сразу поверил, что оказалось крайне непростым делом для прожженного политикана.

Но может, это опять идиотский тевтонский розыгрыш?! У швабов крайне примитивный юмор — на протяжении недели пролетать над всем побережьем и сбрасывать на парашютах куклы, на которые напялили германскую форму.

Кого хотели напугать эти глупцы?!

Хотя нервишки попортили основательно — люди вымотались, каждую ночь вскакивая по тревоге при сообщениях о высадке парашютистов. Даже командование не выдержало, издав строгое указание на эту тему.

— Сэр, — адъютант словно прочел мысли своего вальяжного шефа, — на всем юго-восточном побережье, от Дувра до Портсмута, кроме парашютистов, приземлились планера. Мы ждем более достоверной информации, сэр. Но это есть вторжение!

Па-де-Кале

Это был ужас, оживший кошмар. Тело Курта Майера сковал ледяной холод, разлившийся по всем жилам и венам. Мало того, что болтанка давным-давно вывернула все его нутро наизнанку, так тут ТАКОЕ!

Хищный силуэт английского эсминца появился внезапно, будто вырос из глубины моря. Эсэсовцы вначале не поверили собственным глазам, приняв его за свой собственный корабль, вот только старик-моряк разразился вычурной тирадой, чуть ли не проглотив мундштук собственной трубки.

Таким словам Майера никто не учил, и он понял из этой отборнейшей ругани, где самым «мягким» было «дерьмо свиное», только одно — им всем пришел конец, и сейчас ТАКОЕ начнется!

Словно напророчила эта старая водоросль, которую давно пора на йод пускать или, что лучше, высушить, утрамбовать в брикет и на корм отдать тем же самым свиньям.

Английский корабль в мгновение ока покрылся пульсирующими огоньками скорострельных пушек и пулеметов, грозно бабахнули крупнокалиберные орудия, выбросив длинные языки пламени.

И страшный град прошелся по скопищу германских кораблей, посреди которого выросли огромные султаны воды.

Майер вжался чуть ли не в самое днище лоханки, на которой плыл к вожделенному английскому берегу.

Умом он прекрасно понимал, что сие есть слабое укрытие от свинцового шквала, но весь опыт солдата говорил ему о том, что лучше матушки-земли защиты не бывает, и если прижаться к ней да еще окопаться, то любой обстрел перестает казаться страшным.

— Прах подери!

Какая саперная лопатка — днище, что ли, углубить прикажете?! Так сразу прямиком и пойдешь к морскому царю, рыб кормить. Правы британцы в своих листовках, которые высыпали ночами на французские порты. Многие солдаты читали эту вражескую пропаганду, не удержался от циничного соблазна и сам Майер.

Юмор у островитян был еще тот. Они живописали все трудности переправы по морю, и гауптштурмфюрер признал их правоту — истину писали, собаки, ни словом не солгали.

И теперь убедился еще раз — встреча с английскими кораблями была неизбежной, слишком много имелось у британцев лоханок под флагом святого Георгия, и чреватой в бурном море для германского десанта самыми тяжкими последствиями.

Английский эсминец, буквально ощетинившийся пламенем стрельбы, носился среди немецких судов, как здоровенный фокстерьер среди толстых и неуклюжих крыс, вернее, ожиревших и беззубых хомячков, охваченных диким ужасом безжалостного истребления.

Он рвал их клыками своих страшных пушек, а иной раз топил баркасы своим форштевнем, сминая их, как яичную скорлупу ударом тяжелой кувалды.

— Майн готт!

Ужас сковал Майера окончательно, и он даже не пытался открыть огонь из MP, прекрасно понимая, что обычное армейское оружие здесь бессильно.

Хотя безумцы находились, и длинные пулеметные очереди из МГ сходились на хищнике. Но это освещение только привлекало этого убийцу, и по пульсирующим вспышкам в темноте с эсминца тут же обрушивался смертельный град, заглушавший дикие крики погибающих немцев. Это было самым ужасающим ответом — грохот орудий и шум моря.