Игрушка ветра - Серина Гэлбрэйт Страница 8

— У тебя будет другая жизнь, свобода, новые платья, книги и всё, что ты пожелаешь. Никто не посмеет и пальцем к тебе прикоснуться.

— Я… не понимаю, ми… Герард, правда, не понимаю.

— Я не смогу тебя отпустить, — проклятый говорил едва слышно, торопливо, и горячее дыхание его обжигало щёку Аверил, словно огонь настоящий. — Не хочу тебя отпускать и не стану этого делать. Только не снова. Твой запах и впрямь сводит с ума, и чем дольше я его вдыхаю, тем яснее осознаю, что ты должна быть рядом со мной. Всегда. Но я не повторю старых ошибок, поэтому пока тебе придётся остаться здесь, у Сюзанны. Ненадолго, всего на несколько дней. Нельзя рисковать, допуская, чтобы старшие узнали, что я поселил у себя молодую даму, служанкой не являющуюся.

И Герард поцеловал Аверил. Едва ощутимо коснулся губами щеки, выбрался из-под одеяла и принялся одеваться. Спал он в штанах, не иначе как стыдливость девичью оберегая, да только мало оно радовало после слов проклятого, странных, будто в бреду сказанных.

— Я поговорю с Сюзанной, дабы она лишнего ни себе, ни другим не позволяла, и заплачу вперёд, — Герард нахмурился на мгновение, скорее в ответ своим мыслям, нежели Аверил, и сразу улыбнулся ей по-мальчишески бесшабашно. — Ни о чём не волнуйся. Я вернусь сегодня вечером, — и, накинув куртку, вышел стремительно.

Минуту-другую за дверью царила тишина, затем в створку поскреблись.

— Аверил?

— Заходи, я одна.

Дверь приоткрылась, и Шерис, в наброшенном наспех халате, с распущенными по плечам нечёсаными светлыми волосами, проскользнула в комнату. Огляделась, закрыла створку и приблизилась к кровати.

— Аверил? — суккуба то подозрительно присматривалась к Аверил, то заново по сторонам оглядывалась.

— Всё хорошо, — Аверил в растерянности пожала плечами. — Ничего не было.

— Это я вижу и чувствую. А что было?

— Ничего.

— Совсем ничего? — Шерис опустилась на край постели.

— Он сказал, что мы будем просто спать, и только. Он даже не пытался… как в прошлый раз… совсем не пытался, — почти и не обнимал, едва-едва касался и поцеловал в щёку, словно родственницу близкую. Правда, наговорил всякого, и теперь казалось, что уж лучше бы взял, как мужчина женщину.

И хорошо бы без лишних слов.

Аверил тоже осмотрела комнату, повернулась к Шерис и прошептала суккубе на ухо:

— Я думаю, он хочет меня выкупить.

* * *

Проклятый приходил каждый вечер.

И каждый вечер Аверил ложилась с ним в одну постель, в той же комнате, засыпала на своей половине кровати, сжимаясь внутренне от тягучего, мучительного ожидания, и просыпалась неизменно в объятиях Герарда, с ощущением его рук на своём теле. Большего Герард не позволял, даже не целовал, хотя порою Аверил ловила тяжёлые, словно голодные взгляды его, будившие злые воспоминания. Ловила и отворачивалась поспешно, делая вид, будто не заметила ничего. Как и притворялась, словно нет ничего особенного в манере проклятого зарываться лицом в её волосы, шумно вдыхать запах её, касаться носом шеи, разве что не тереться, точно выпрашивающий ласку кот. Такое поведение пристало оборотням, но никак не людям.

Или пусть и не совсем людям, но всё равно не тем, кого в стародавние времена называли двуликими.

Иногда перед сном, прежде чем взмахом руки затушить все свечи в комнате, Герард разговаривал с Аверил. Расспрашивал о ней, о жизни её, о матери, слушал с живым интересом, будто его и впрямь заботили подробности однообразного её существования, будто ей было, что поведать собеседнику.

Родилась в последний месяц лета.

Росла, по первости не ощущая ещё разницы между собой и другой ребятнёй. Маме помогала, жила как все — так, по крайней мере, казалось тогда. А что дети дразнились да взрослые поглядывали странно, так думы о том не тревожили маленькую несмышлёную девчушку. Равнодушие человека, которого она тогда отцом родным полагала, волновало куда больше, виделось по наивности, что он просто недоволен чем-то, что она, Аверил, плохо старалась и надо стараться лучше, чтобы батюшке угодить. Лишь богам и ведомо, как сильно, отчаянно Аверил хотелось добиться отцовского внимания, ласки, любви… пока однажды отец не пришёл домой пьяным, не замахнулся на кинувшуюся было к нему девочку и не велел ей, кукушонку, шлюхину отродью, убираться с глаз долой.

Как, откуда, от кого стала известна правда? Сболтнул ли кто лишнего или слушок просочился вредным сквозняком, добрался до дома их? Мамина семья-то из соседней деревни родом была и как дочь гулящую выдала замуж впохыхах, так и позабыла благополучно что о покрытой позором плоти и крови своей, что о плоде позора этого. Ни деда с бабкой, ни иных родственников по материнской линии Аверил никогда не видела. Лишь позже узнала, что отчим, едва жена родила якобы раньше срока, смекнул, что к чему, да поворачивать назад не решился. Молчал, терпел. Летело, бежало время ветром неудержимым, мама больше на сносях не была ни разу, не скрывала ни ненависти к супругу, презрительной, ядовитой, словно гадюки лесные, ни того, что замуж пошла по принуждению, да и, как с годами заподозрила Аверил, о том, что дочь от другого зачата тоже, и вскорости проклюнулись всходы первых сплетен, шепотков за спиной. И чем старше она становилась, тем громче звучали голоса.

Потом заболела мама.

Аверил превращалась из девочки в девушку, расцветала робко, степенно, и отчим — любовь не отца, но отчима заслужить она более не пыталась, — начал смотреть на неё иначе, злое презрение сменилось вдруг взглядом жадным, оценивающим. Заступал ей дорогу, за руки хватал да всё обнять норовил, прижать к возбуждённой мужской плоти. Под предлогом объятий щупал едва ли не в открытую, бывало, и с поцелуями лез. Поначалу Аверил не понимала причин внезапного этого внимания и от осознания лучше не стало.

И сияние, ненужное, бессмысленное, казалось проклятием.

Рассказывать про отчима Аверил не любила. Сразу замолкала, не желая повторять вслух того, что и в воспоминаниях вызывало отвращение, ненависть к отчиму и стыд за себя, за неловкость собственную, за неумение дать отпор. Герард тогда разговор не продолжал, не задавал вопросов, ответить на которые Аверил всяко не смогла бы — уж лучше умереть на месте, чем признаваться проклятому, — и только гладил её то по руке, то по плечу. О возможном выкупе больше не упоминал, и матушка Боро о том молчала тоже. Лишь, прищурившись, рассматривала Аверил пытливо, колюче, явно понять стараясь, что за блажь странная ударила в голову проклятого, почему именно Аверил обратилась причудливым капризом бессмертного?

Аверил стали лучше кормить, воду для умывания приносили тёплую, не холодную, как прежде, и даже деревянную лохань для мытья ставили каждый день. Появилось несколько ночных рубашек и красивое нижнее бельё, хотя Герард не настаивал, чтобы она надевала что-то ещё, кроме сорочки для сна. Аверил спешили услужить, лебезили осторожно, не забывая по примеру матушки поглядывать с любопытством. Девочки и расспрашивать не стеснялись, но Аверил никому, кроме Шерис, не говорила, что происходит — или чего не происходит — в спальне между ней и проклятым, а из нелюдей в борделе только суккуба и была.