Сказка старого эльфийского замка - Анна Морецкая Страница 77

Оставаться сегодня здесь он не мог. Слишком много разных по своей сути чувств он сейчас испытывал. С одной стороны Корр был искренне счастлив за девочку, с другой — насторожен, что было вызвано пока непредсказуемой реакцией короля и Архимага на их с принцем поспешный тайный брак, и, в-третьих, его снедала некая горечь, замешанная… на ревности. И он уже знавал это чувство, и пережил его. Вернее изжил, перетерпел, перенимог.

И теперь изживет, вот сейчас полетает, померзнет с полночи, а потом жахнет кувшинчик горячего вина и будет к завтрашнему полудню свежим и бодрым, и без всяких глупостей в голове. Ну, или придется еще пару дней полетать по морозу…

Да, он оказался не готов к столь скорому окончанию своего опекунства. Пережив однажды подобное с Эттерин, Корр боялся весны, но уговаривал и успокаивал себя тем, что впереди еще полгода. И вдруг — раз, нежданно-негаданно принц на пороге, и такой весь из себя радостный. Неприятный подвох Корр почувствовал сразу, но, собственно, от него никто ничего и не скрывал. Перестав лыбиться, Рой велел срочно собираться для похода в лес и сразу по готовности прибыть на задний двор. А на закономерный по такой спешке вопрос, кинутый ему ужу в спину, только и ответил:

— Мы с Лиссой венчаться идем!

Всё-ё! И ничего не скажешь поперек, потому как — высочество! Мать его королеву… прости Многоликий за бранное слово о светлой памяти женщине!

Так что летим дальше морозить клюв!

При всем при этом Корр понимал разумом, что его девочка выросла и превратилась в красивую взрослую девушку, которой самое время влюбиться и начать строить уже свою, отдельную от него, жизнь. Но разум, он ведь такой — вроде и глава всему… а над чувствами не властен! И он же, все вроде понимающий, подкидывал новые горькие доводы для чувств. Больше не будет их походов по лесу, многочасовых посиделок в библиотеке, и не к нему теперь побегут с проблемами, не к нему кинуться на шею от радости, и… много чего теперь достанется другому. А его удел — это быть где-то рядом и молиться Многоликому, чтобы именно так все и было, поскольку счастье его девочки в том, другом, человеке.

Корру захотелось треснуть себя по голове, чтоб вытряхнуть из нее вею эту горькую круговерть. Но толи — во благо, толи — не везло, но крыло в кулак не складывалось… а и сложилось бы — так не на такой же высоте им махать…

Внизу тем временем проплывала река, а впереди показался и город. Самый высокий — королевский холм, переливался огнями дворцовых территорий. А довольно далекий от реки — храмовый, вознес свет на своих колокольнях так высоко, что он, мерцающий, сливался со звездами. Так же были хорошо освещены холмы, где стояли дворцы знати — если не самими домами, то дорогами, высвеченными маслеными лампами. Это способ освещения, перенятый у гномов, был достаточно дорог, из-за использования привозимого от них же земляного масла, но на освещении богатых кварталов в столице не экономили.

Корру же нужны были кварталы попроще, освещенные фонарями с простыми свечами внутри. Отчего с высоты, в отличие от первых улиц, видимых почти гладкими лентами, эти казались редкими оранжевыми бусами, обвивавшими склоны.

Вот здесь, на одном из не самых высоких холмов, ближе ко второму кругу крепостных стен, в квартале по соседству с купцами второй гильдии и служивыми людьми, не самого высокого ранга, и стоял нужный ему дом. Когда-то Корр купил его для них с Лиссой на случай, если зараза Малиния взбрыкнет и договор их нарушит.

Взбрыкнула, нарушила… и слава Многоликому, что эта долго тянущаяся история наконец-таки закончилась. Благополучно — слава, еще сто раз! Дни до первого совершенозимия Лиссы они прожили в Лиллаке. А потом он слетал домой и принес свою, заныканую у родных в непроходимых дебрях Адорского леса, третью копию завещания Алексина. Впрочем, Малинию забрали префекты раньше, поскольку тогда, под организованное ею нападение, угодил и Наследник. А это вам не бедную сиротку по лесам гонять — это, считай, государственное преступление! И даже не считая того, что историю с отравлением графа Силвэйского в очередной раз замяли, ради будущей королевы и ее подрастающего брата, белобрысой стерве не поздоровилось.

Сейчас, к самому исходу осени, все уж и разрешилось. И будет теперь бывшая графиня до конца своих дней молиться и вкалывать, а не по балам и приемам шастать. И пусть еще скажет спасибо мягкому и жалостливому сердечку Лиссы, потому как именно падчерица отвоевала ее жизнь у короля. Так что эшафота, грозившего ей по закону, Малиния избежала и глупая головенка графини осталась-таки у нее на плечах. Хотя, негласно и не распространяясь при воспитаннице, Корр считал, что так даже лучше получилось — пусть стерва прочувствует за свои преступленья сполна. Поскольку к каторге женщин не приговаривали, а отправляли преступниц в отведенную специально для них обитель — замаливать грехи свои и трудиться на пользу королевства. Но вот поговаривали, что каторга — дело полегче этого будет, потому как, там — главное положенный срок пережить. А вот из обители, мягким уставом, понятно, тоже не славившейся, после принесения обета обратного пути уже не было никому.

Единственное, что в этой истории оказалось неожиданным и портило Корру сладостный вкус триумфа, это то, в каком состоянии они обнаружили сына Алексина по завершении ее. Вот какой женой была Малиния, такой оказалась и матерью — хреновой, одним словом, считай — никакой!

Почти не имея собственных денег, а так же возможности наложить лапу на состояние падчерицы, поскольку, даже отослав ту в обитель, обет та до совершенозимия дать не могла, эта стерва не придумала ничего лучшего, как обирать пока собственного сына! Замок, который они покидали всего восемь зим назад великолепным и роскошным, к моменту ареста графини пришел в полный упадок. Нет, стены его, прикрытые эльфийской магией, стояли вполне целыми, но вот внутри, ни старых картин в золоченых рамах, ни приличной мебели, ни редких книг, когда-то хранившихся в родовом поместье, в нем, похоже, уже давно не было. И уж точно ничего, что когда-то ему, Ворону, ставилось в укор, и попадало под определение «бархатное и чтоб фалдочками, фалдочками…», там и в помине не наблюдалось. От многочисленной прислуги, что когда-то блюла порядок в замке, осталось трое престарелых слуг. И то, как оказалось, которым просто идти было некуда, а так, никаких положенных за их работу выплат, они не получали уже шесть зим. Близлежащие деревни тоже почти обезлюдили, а те, кто остался, жил в такой нищете, которую, в общем-то, в богатом и мирном давно королевстве, не видели со времени Смут.

При таком положении дел, конечно же, ни о каких воспитателях и учителях для будущего графа и разговора не шло. Одна из тех слуг, что остались в поместье — старая нянька, была единственной, кто обихаживал мальчика. Саму же мать Джейс годами не видел и, похоже, боялся. А ребенку, по положенному ему знатностью воспитанию, в возрасте одиннадцати зим не то, что грамоте да элементарному счету учиться, уже полагалось «искать» себя в обществе, завязывая с ровесниками отношения на будущее или на плацу гвардии, или пажом при старших господах.

Мальчик же, представший пред ними, был совершенно невоспитан, необразован и по первому впечатлению просто дик. В общем, дорогой друг Алексин здесь однозначно просчитался, поскольку все оставленные на наследника деньги, сами понимаете куда уплывали — к кукушке Малинии. Впрочем — нет, чего грешить на птицу, которая не желая сама заниматься потомством, по крайне мере подкидывает детей в другой дом. А эта лахудра белобрысая, мало того, что забросила и обобрала сына, так еще и не отдала его отцу. Тот, хоть и не знатной крови, но хотя бы пацан при нем был сыт, одет и обут нормально, да и обучен хотя бы общим наукам и элементарным умениям, вроде таких, как держаться в седле. А так, чему могла научить наследника графа подслеповатая нянька — выжил при ней и то ладно. Стервь же, как оказалось, просто мстила так батюшке за то, что тот, догадавшись о графе, видно побоялся и за себя, и отлучил ее не только от дома, но и от собственных денег.