Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Мячин Страница 76

Но главное, что поражает в манихеях, это их преданность своей вере. Одним из своих учителей они считают некоего греческого офицера Тита, которого басилевс послал уничтожить манихейскую общину; Тит сделал дело, предал еретиков огню и мечу, но после раскаялся и основал другую общину, еще более обширную и крепкую. Отсюда и беспримерная строгость в половых вопросах. Ни в какой другой религии нет ничего подобного. Манихеи считают женщину чем-то вроде богини, к которой нельзя и прикоснуться даже, под страхом смерти.

Я несколько раз в тот день говорил с Мартеном и всякий раз задавал ему один и тот же вопрос: действительно ли мир создан дьяволом. Нужно было починить прохудившуюся в курятнике крышу; мы вдвоем полезли наверх; Мартен прибивал гвозди и прилаживал черепицу, а я сидел рядом, с молотком и гвоздями, и спрашивал.

– Мы видим не свет, – отвечал он, – а состояние своего ума. Что есть свет и кто его создал, в сущности неважно, треба не о том мыслить, треба тревожиться о своей душе.

– Но то же самое написано в Евангелии, – спорил я, – не заботьтесь о том, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться; ищите же прежде всего Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам…

– Да, – с легкой усмешкой отвечал Мартен, – и това верно… Дай гвоздь, пожалуйста…

– Но чем же тогда вы отличаетесь от христиан?

– Мы сыны света, – сказал манихей, – а христиане – сыны темнины. Они мыслят, что Христос их спас, и теперь все грехове прощены, и може творить позор. Но Христос не спас их, они как были заблудшею овцой, так и остались… В противном случае они не убивали бы других човеков…

– А что же вы думаете про магометанство?

Мартен ничего не ответил и только скорчил такую гнусную физиономию, что никаких разъяснений более не требовалось.

Ночью я никак не мог уснуть. Я лежал и смотрел в потолок избы; за печкой верещал сверчок. Осталось совсем недолго, думал я, до того, как я увижу своих. Возможно, где-то здесь, в Болгарии, сражается и секунд-майор Балакирев со своим баталионом, фурьер Данила, Кащей, Юшка и Коля Рядович, и калмык Чегодай, а возможно, что все они и погибли давно уже, как барабанщик Петька Герасимов, сраженный пулею при Бендерах. Я должен был пасть вместо него, ежели бы тогда, пять лет назад, отправился с мушкатерами в таганрогский марш, а не поехал бы в противуположном направлении, в Петербург, с Иваном Перфильевичем и Иваном Афанасьевичем.

Ежели подвести итог всей моей краткой жизни, рассуждал я, получится весьма печальная эпопея. Сначала я был Сенька-шелопай, потом Сенька-дворовый, еще потом Сенька-актер и Сенька-переводчик, Семен-архивный юноша и Семен-лейпцигский студент, потом стал Семеном-шпионом и Семеном-узником, а теперь я Семен-еретик. Для полной коллекции осталось только стать Семеном-самозванцем… В самом деле, почему бы и нет? Объявлю себя народным царем, тайным сыном Елисаветы Петровны или Петра Третьего, созову верные войска и, пользуясь своими сверхъестественными способностями, завоюю власть во всем мире, всюду будут демократия и справедливость… А, какова идея! Почему какой-то немецкой прошмандовке можно совать свой крысиный нос в мышеловку истории, а мне, телевизору, избранному, ничего такого совесть делать не позволяет, видите ли… К черту эту совесть, на помойку ее, в архив, в Бяло море…

Я задремал, и мне стало мниться, что я и в самом деле царь, и въезжаю в Москву под звон множества колоколов, и простой народ выстраивается вдоль дороги стройными рядами, бородатые мужики и купцы кидают в воздух шапки, некая бабка стоит на коленях, плачет, крестится и называет меня истинным православным царем, ребятишки ждут, когда будут от имени царя бросать мелочь, летнее солнце светит всё ярче и ярче, а колокол надрывается всё пронзительнее…

Мне вдруг стало отчетливо ясно, что это не сон и что колокол действительно звонит, где-то неподалеку; я вскочил с постели, поспешно натянул штаны и подбежал к окну. Долина под горою была усеяна множеством огней, некоторые огни быстро перемещались по кругу, как ежели бы это были ночные светлячки; раздался одинокий выстрел, а потом еще и еще. Я схватил молоток, которым днем Мартен забивал гвозди, и выскочил на улицу; деревня была окружена разбойниками, теми же, очевидно, что шли по моему следу, только теперь их было в десять, в двадцать раз больше.

– Дайте нам русского мальчишку! – раздался снизу дерзкий крик; я узнал голос Мурада, своего тюремщика. – Аз познал людей, которые платят за него добрым златом. Он шпионил, с целию предать Сербию и Болгарию московской чарыче Катерине. Дайте мальчишку, и мы пощадим вас. Даю час за размышление; ежели вы не согласитесь, мы скормим ваше чрево волку, а ваши жены отыдут на невольничий базар…

– Тут нету вашего младежа! – крикнул в ответ Мартен. – Он отъехал в русскую армию с вечера. Карайте к Силистре, там вы найдете его…

– Ты лжец, Мартен Двубожник! – пригрозил Мурад. – Мы следили за вашим селом цялый день. Мальчишка у вас, наперво мы виждели его у рекички, а после он сидел с тобой на покрове…

Кирджали весь день собирали подкрепление, вот почему они не напали сразу, догадался я, они ждали, пока их отряд не достигнет нескольких сотен, и теперь они навалятся на Твырдицу всею толпой, как африканские гиены нападают стаей на больного, уставшего льва и дерут его в клочья, пока он совсем не упадет и не сдастся; так они делают, да, я читал об этом, в восьмом томе Dictionnaire raisonne.

– Вы должны выдать меня этому негодяю, – сказал я, подойдя к Мартену.

– Нет, – отрезал манихей. – Вечно трусить, пресмыкаться пред турками? Нет, достаточно! Мы будем браниться.

– Я жду отговора! – нагло проорал турок.

– Ответа? – засмеялся Мартен. – Вот тебе мой отговор, Мурад Безухий! Пять годин тому назад ты пошел на войну с русскими, заедино с другими любителями наживы. Тебе сказали, что теперь, под прикрытием газавата, ты можешь безнаказанно грабить и убивать. Ты отыдох с гордо поднятою главой, похваляясь, что скоро будешь в Москве, и сама царица Катерина будет мыть тебе ступни. И каково же случилось? После первого же залпа русских пушек ты стал драпать до самого Адрианополя! Великий везир отсек тебе уши и проклял тебя за дезерторство… Ты стал кирджали, разбойником, питающимся падалью и грабежом сонародников… И теперь ты, смердящий и скулящий пес, бежавший от врага в собственной моче и испражнениях, являешься ко мне, и требуешь нещо, кое-то не принадлежит тебе по праву? Вот мой отговор тебе, страхливый, алчный и жалкий измет: ты получишь от нас единственно нажеженое до бяла олово…

Клянусь, я расслышал в ночи, как кирджали заскрежетали зубами.

– Мы все умрем… – растерянно пробормотал я.

– Това добре, – с шальной, счастливой улыбкой проговорил Мартен. – Смерть избавит нас от страданий…

В сыром утреннем воздухе сильно пахло грозой. Я вытянул руку, первые капли дождя упали мне на ладонь. Сверкнула молния. Началось, подумал я. «И возведе Давид очи своя, и виде ангела Господня стояща между землею и небом, и меч его извлечен в руку его, простерт на Иерусалим…»