Зимний зверь - Елизавета Дворецкая Страница 76

Это ворота! Его, Огнеяровы, ворота в Надвечный мир, в Навь, в Подземелье! Веселка смутно успела сообразить это, и больше ни о чем уже думать не могла, захваченная и подавленная стремительным падением через густую черноту. Здесь не было ни места, ни воздуха, ни расстояния, ни времени; они просто летели вниз, чернота все глубже засасывала их в себя, и никакими силами уже отсюда не выкарабкаться назад к свету, хоть сто лет ползи… Она больше никогда не увидит прежнего мира, оставленного позади. Веселка задыхалась, все существо ее никло и гибло под гнетом тяжелой черной пустоты, слезы жгли изнутри закрытые глаза. Само сознание задохнулось и замерло.

Очнулась она, лежа на чем-то мягком. Перед ее открытыми глазами были зеленые травинки с двумя примятыми беленькими шариками кашки. Трава! Зеленая трава! В изумлении она села, но голова закружилась. Веселка зажмурилась, но тут же снова открыла глаза: так хотелось ей скорее снова увидеть это чудо. Запустив пальцы в траву, она подцепила стебелек кашки, приподняла белую головку, но сорвать не решилась: не поднялась рука оборвать жизнь дивного творения.

– Ну, что, жива? – спросил рядом знакомый голос.

Веселка вскинула глаза: в трех шагах от нее на земле сидел Огнеяр и жевал травинку. Вид у него был усталый, но спокойный и даже удовлетворенный, красная искра в глазах погасла, они были просто черными.

– Где мы? – спросила Веселка, и собственный голос показался ей странным: тихим, но звонким, как первая капель.

– У батюшки моего. – Огнеяр поднял глаза и взглядом показал ей вверх.

Там было небо – темно-синее, глубокое, без единого облачка, прозрачное и видное на огромную, головокружительную глубину. Мелькнуло какое-то далекое, совсем стертое воспоминание: однажды, в другой жизни, она уже видела это глубокое полупрозрачное небо, не дневное и не ночное. По небосклону медленно плыло горячее красное солнце, и оно двигалось не от востока к закату, а наоборот.

– На земле теперь ночь, потому и солнце тут, – сказал Огнеяр, видевший, с каким недоумением она смотрит на солнце. – А как проедет от заката к восходу, опять на Верхнее Небо выйдет. И там утро будет, а тут – ночь.

Да, верно. Веселка вспомнила: когда на земле ночь, солнце проплывает под землей. И везут его лебеди… Там, где красные лучи мешались с темной синевой, она разглядела черные очерки трех птиц с широко распростертыми крыльями. Медленно, величаво взмахивая широкими крыльями, три лебедя летели впереди солнца, и были похожи на тройку, впряженную в сани… Здешний день был непохож на земной: свет был мягким, сумеречным, и красное солнце не лило вниз лучей. Так, значит… они – под землей? У Велеса?

– Мы – в Подземелье? – робко спросила она, сама не понимая, какие чувства у нее вызывает это открытие.

Огнеяр кивнул. Веселка посмотрела на него и вдруг поняла одну его странность, куда более удивительную, чем красная искра в глазах или волчьи клыки среди верхних зубов: он был молод и полон сил, но в лице его была какая-то спокойная мудрость, из-за которой он казался намного старше своих лет. Бесконечно старше. Велес не имеет возраста, потому что сам он и есть время. И дух Велеса, живший в его сыне, здесь выступил наружу, потому что здесь и был источник этого духа.

Веселка огляделась. Сколько хватало глаз, кругом раскинулся огромный луг с пышной зеленой травой. Везде пестрели всевозможные цветы: белые кашки, розовые головки клевера, желтые первоцветы, синие колокольчики, пурпуровая гвоздичка. Белое, желтое, лиловое, розовое мелькало, ласкало глаз после однообразной снежной белизны, мучившей зрение уже, казалось, много лет… Веселка глубоко вздохнула, и воздух так сладко лился в грудь, словно впервые за долгое, долгое время. Над лугом было разлито изумительное ощущение покоя и довольства. Это ощущение уже проникло в ее кровь, наполнило каждую жилочку, и Веселка испытывала блаженство оттого, что сидит на этой траве под этим небом. Здесь было ее место в мироздании, и наконец-то она его нашла! Она сливалась в одно целое с этим цветущим лугом, и блаженство жизни каждой из этих травок растекалось сладостью в ее крови.

Мельком заметив свой подол, лежащий на траве, Веселка обнаружила, что кунья шуба исчезла, что на ней надета рубаха из мягкого белого шелка с пестрой цветочной вышивкой. Вышитые на подоле яркие цветы цвели, как живые, на глазах распускались листы и бутоны, кивали пестрыми головками. Веселка погладила цветок, обратила внимание на свою руку – рука ее стала белой, нежной, будто сроду не держала ни ведра, ни веника, ни веретена даже… Густая коса, концом лежавшая на траве, была светло-золотистой, как солнечный луч. И от всего – от руки, подола, косы – распространялось мягкое золотистое сияние, заметное в сероватом здешнем воздухе. Она вся светилась, как маленькое солнышко.

На сердце у нее было легко, умиротворенно-радостно; внутри себя она ощущала какой-то мягкий, животворящий свет. Ее память не сохранила ни забот, ни тревог: чувство счастья казалось вечной, неотделимой ее частью, самой ее сущностью.

Огнеяр смотрел на нее, не отрываясь, и во взгляде его было понимание. Он не ошибся, произошло именно то, чего он ожидал.

Веселка сидела на траве, поглаживая белые головки цветов, и ей никуда не хотелось идти. У нее было блаженное чувство, что она только что родилась по-настоящему, а из всего прошедшего она помнила лишь множество суеты, сейчас казавшейся бессмысленной. Какие-то образы чередой плыли к ней из-под темной воды забвения, размытые лица о чем-то умоляли, куда-то звали ее. Но они были ей не нужны и только мешали нынешнему счастью.

– Что ты? – спросил Огнеяр, видя, как она морщится и вздыхает.

– Не знаю… – Веселка потерла лоб. – Что-то я забыла…

Отчетливо помнилась черная корова с огромным, как мешок, брюхом, вспомнилось какое-то темное и тесное помещение, отблеск огня, мятая солома, деревянная загородка стойла… Мелькнуло испуганное девичье лицо, и стало ясно, что это ее собственное лицо, то есть не ее, а той, из которой она возникла…

Да, теперь все прояснилось. Она отчетливо видела девушку по имени Веселка, видела всю ее недолгую, неполных восемнадцати лет жизнь, и смотрела на нее со стороны.

– Я помню… Прямичев, Веселка, Хоровит… Веверица, черная корова… – Она подняла глаза на Огнеяра. – Много чего помню. Я в нее спряталась. А она не знала ничего. Да и я не знала. Я поначалу маленькая была, неразумная… как капля. А потом ко мне со всего света капли потекли, в реку слились, вот тогда я глаза открыла и себя поняла… Когда уже тебя увидела. И она помалу узнала, что в ней живу я…

Она запнулась: впервые она сознательно говорила от своего нового истинного лица и не сразу решилась назвать свое истинное имя.

– Валой-Кевэт, – Огнеяр усмехнулся. Его ничуть не удивили эти странные речи, он отлично понимал их смысл, и его забавляло, что самым мудрым и проницательным, раньше всех угадавшим правду, оказался личивинский кудесник с хвостатым бубном. – Весна-Красна. Леля-Весна.

Ему тоже все наконец стало ясно. Потерянная миром весна выбрала для своего нового воплощения Веселку из Прямичева. Хотя могла попасться и любая другая юная девушка – красивая, веселая, беспечная, полная истинно весеннего духа. Ведь мир не может быть без весны. Всякая травка хочет расти, вода хочет бежать, и общее желание жизненного обновления всей земли создало новую богиню Лелю, намотав на выбранный образ свои жизненные силы, как нитки на веретено. И девушка, сидевшая перед ним на траве, теперь была богиней. Слегка склонив голову с тяжелой золотой косой, она улыбалась и поглядывала на Огнеяра с тайным лукавством в ярких голубых глазах. Она знала, что она хороша, что она нравится ему, и все остальное мало ее занимало. При взгляде на него ее сердце начинало громко стучать; влечение к нему и страх перед ним кипели с лихорадочным накалом, давая понять, что вот-вот все решится, все кончится или, наоборот, начнется….