Азиль - Анна Семироль Страница 72

— Мне нужно к папе…

Ксавье Ланглу прибавляет шагу. Ему тоже не по себе от этих взглядов, от этого тягостного молчания и от того, как испуганно прижимается к нему рыжеволосая малышка. Последние метры, отделяющие крыльцо дома Каро от тротуара, он почти бежит.

Дверь ему открывает горничная.

— Здравствуйте, отец Ланглу. Ох, мадемуазель Амелия!.. Я позову хозяев.

Ивонн уже в прихожей. Заламывает руки, картинно закатывает глаза:

— Слава Богу! Моя крошка, моя деточка! Отец Ксавье, спасибо, что привезли её! Ей нечего делать там, среди плебеев, правда же, моя сладенькая?

— Ей эти плебеи жизнь спасли, — сурово замечает священник, опуская Амелию на ковровую дорожку.

Девочка расправляет на себе больничное одеяние, принимает у отца Ксавье плащ и неуверенно мнётся на месте.

— Где папа? — наконец, спрашивает она.

— Папа три дня дома не появляется, — фыркает Ивонн. — Очень занят. Элен! Где ты там, Элен? Принеси с кухни то, что осталось от обеда, упакуй в пакет. Отец Ланглу, возьмите еды для ваших прихожан. Амелия, куколка, что такое на тебе надето? Кошмар какой, немедленно снимай!

— Я голая там! — с неожиданной злостью рявкает «куколка», и в её голосе отчётливо слышны отцовские интонации.

В глубине коридора слышатся торопливые шаги, которые Ксавье узнал бы из тысячи. Вероника спешит, чуть касаясь рукой стены и путаясь в длинной юбке. Когда она выходит на свет, у священника сжимается сердце: серый цвет лица, обмётанные губы, проступившие линии скул.

— Зачем ты встала, ненормальная? — раздражённо вопрошает Ивонн. — Сказала же: плохо — лежи.

— Моя дочь дома, — отвечает Вероника. — Я должна её встретить.

— На это нянька есть.

— А я — мать, — неожиданно твёрдо возражает она. И поднимает глаза на Ксавье: — Здравствуйте, отец Ланглу.

— Здравствуй, Веро. Неважно выглядишь.

— Мне сегодня уже лучше. Конопушка, привет. Пойдём, я положу тебя в кроватку? Я для тебя книг приготовила, а nourrice принесёт чашку бульона… я соскучилась, дочь.

Амелия гордо шествует от двери к матери, неся в объятьях пыльный плащ, как боевой трофей. Ксавье провожает её внимательным взглядом, потом обращается к Ивонн:

— Мадам Каро, вы разрешите пройти? Я хотел поговорить со своей воспитанницей.

Ивонн делает любезное лицо и удаляется в свои апартаменты. Ксавье подходит к Веронике и девочке, улыбается:

— Мадемуазель Каро, разрешите, я вас отнесу в вашу комнату?

— В детскую, — уточняет Амелия. — К дяде Ники я пока не хочу.

Устроив девочку среди пышных подушек и сменив ей больничную рубаху на домашнюю сорочку, Вероника оставляет дочь с Ганной и выходит в коридор, где её терпеливо дожидается Ксавье. Прохладные пальцы касаются запястья священника, скользят в рукав.

— Веточка, — шепчет он с укоризной. — Нет. Идём на свет, я кое-что тебе принёс.

В своей маленькой комнате Вероника закрывает за Ксавье дверь, приваливается спиной к косяку.

— Просто побудь здесь…

Жёсткая широкая ладонь гладит её спутанные волосы девушки. Ксавье терпеливо ждёт, пока она успокоится, потом шарит за пазухой, достаёт круглую склянку размером с два кулака и протягивает Веронике. Внутри в прозрачной жидкости плавает крупный цветок, похожий на яркую бабочку.

— Я побуду. С днём рождения, Веточка. Я не забыл.

Её взгляд — благодарный, светлый, счастливый — способен оживить целый мир. Она принимает подарок, как величайшее из сокровищ, как живое существо, как святыню. Улыбка, расцветающая на бледных обмётанных губах, стоит пути длиной в половину жизни. Единственный поцелуй — короткий и робкий — гасит тоску, что гложет Ксавье Ланглу от расставания до встречи.

Нет ни слов, ни смысла искать слова. Он молча опускается в кресло, она садится на пол, обнимает его колени и прижимается к ним щекой. И пальцы играют с пшеничными прядями её волос, и неяркий свет мерцает в крохотных каплях на кончиках ресниц, и Ксавье Ланглу любуется Вероникой Каро, будто имеет на это право.

И мир замирает хрупкой бабочкой над раскрытой ладонью.