Императрица Соли и Жребия - Нги Во Страница 7

Сломанная метла с привязанными к метловищу жестяными амулетами.

Сломанный ларчик с краской для лица. Алебастр, жир и кармин.

Свиток бересты. Береста, черное перо, прядь волос и синяя шелковая нить. Береста обвита вокруг волос и пера и перевязана нитью.

Тии вздрогнули: подошедшая Крольчиха отняла у них свиток бересты, сжав ее в руке так, словно хотела стереть в порошок.

– И в этот раз я не стану спрашивать, понимаете вы или нет, потому что если вы не родились и не выросли во Дворце Лучезарного Света, то вряд ли. В те дни можно было рассказать очень многое одним только выбором туши и бумаги, еще до того, как будет прочитано хотя бы слово из твоих стихов.

Тии смотрели на то, что Крольчиха держала в руке, и гадали, почему локон и темное перо вдруг показались им такими зловещими.

– Мне подумалось, это просто хлам.

– Это хлам, – подтвердила Крольчиха, – но если хочешь понять тех, кого больше нет, то на него и надо смотреть, ведь так? На то, что от них осталось. На их отбросы.

Тии терпеливо ждали. Это было главное, чему их учили, – как дождаться истории вместо того, чтобы гнаться за ней. И действительно, скоро она явилась к ним сама.

Крольчиха вздохнула.

Этот свиток положили императрице под дверь после того, как она родила принца империи – Котаня, известного как принц-изгнанник. Его унесли вопреки ее желанию, «чтобы обмыть», но она разразилась слезами изнеможения, прекрасно понимая, что может больше никогда не увидеть его.

Я выкупала и умыла Инъё, а после того, как у нее забрали маленького принца, легла к ней в постель, обнимала ее и утешала, как могла. Но нет утешений для матери, у которой дитя отняли так внезапно и жестоко. Издав лишь несколько горестных вскриков, императрица затихла и попросила меня рассказать о том, откуда я, о моем народе. Заглядывая в глубины своей памяти, я говорила о жизни на постоялом дворе, о том, как мой отец громадными котлами варил ячменную похлебку для проезжих, а мать не только хлопотала по хозяйству, но и предсказывала судьбу великим, равно как и малым мира сего.

Обитательницы женских покоев оставили нас вдвоем в темноте, и мы почти две недели лежали, соприкасаясь телами, пока раны Инъё затягивались, а я рассказывала ей о моей жизни за пределами дворца. И неважно, что эта жизнь была такой скромной, – главное, что она разворачивалась за дворцовыми воротами. Вот о чем жаждала узнать моя слушательница.

Свиток принесли ей от самого императора таким же, каким вы видите его сейчас. Не правда ли, странно: как удается уцелеть хламу, в то время как ценные вещи пропадают?

Я села с императрицей и показала ей свиток, и, когда она удивилась, зачем супруг прислал ей этот хлам, я объяснила, что происходит, желая, чтобы небо разверзлось и поглотило меня.

Волосы принадлежали ее матери. Длинные, как ее собственные, блестящие и черные со стальным отливом, известные ей так же хорошо, как запах снега, ждущего в небесах, или вкус тюленьего мяса. Увидев их здесь, завернутыми в бересту, императрица поняла, что ее мать мертва.

Перо яканы означало изгнание – для нее самой. Ей еще повезло, что это был не обрывок ивовой коры, который означал бы казнь.

Император заполучил наследника с севера. И ему больше не была нужна жена-северянка.

Когда я объяснила все это Инъё, она умолкла, повернулась лицом к стене и застыла, словно небо перед ударом молнии.

Тии подождали, убеждаясь, что больше Крольчиха ничего не добавит, и кивнули.

– Кажется, это я понимаю, бабушка.

– Правда, служитель из Поющих Холмов? Потому что я не уверена, что хотела бы этого.

Крольчиха старалась сохранять неподвижность, но почти дрожала от переживаний, которые так долго таились в ней.

Мягко и чуть встревоженно Тии положили ладонь ей на плечо. И слегка удивились, обнаружив, что Крольчиха – и впрямь существо из плоти и крови и в ней нет холодной и мглистой сырости призрака.