Императрица Соли и Жребия - Нги Во Страница 6

Мамонт размером со сливу. Золото, рубины, эмаль и железо. Изображение мамонта скорее реалистичное, нежели условное, каждая шерстинка прорисована, рубины служат глазами. На фигурке чепрак из голубой эмали, на бивни надеты железные колпачки.

Чары, наложенные на окрестности Алого озера на целых пятьдесят лет, сохранили свежими припасы в кладовых Благодатного Жребия. Вертя в руках золотую фигурку мамонта, Тии зачерпнули из мешка пригоршню плодов личи. Тонкая, как бумага, кожура лопнула под нажимом зубов, в рот хлынул немыслимо сладкий сок наиредчайшего теперь вкуса – теперь, когда округ Уэ объявил о суверенитете и закрыл свои границы.

– Слишком изысканное лакомство для таких, как вы, – фыркнула Почти-Блистательная, но не стала отказываться, когда Тии очистили два плода и положили рядом с ней на пол.

Пока удодиха лакомилась, Тии отправились на поиски Крольчихи и застали ту заваривающей себе травяной чай.

– Ну надо же, уже много лет его не видели. Мы считали его потерянным.

Старушка взяла мамонта в руки, и очертания ее губ смягчились. Он был символом северных народов, как лев – символом империи Ань. Всю свою жизнь Тии видели мамонта и льва вместе. Неразрывно связанные друг с другом звери взирали с орнаментов и гербов многотерпеливо и устало. Они словно говорили: у нас на глазах возвышались и обращались в прах империи, и нам предстоит увидеть, как та же участь постигнет еще одну.

Крольчиха перевернула мамонта вверх ногами, показывая Тии то, что ускользнуло от их взгляда, – крохотную печать мастера на одной из круглых подошв. Тии прищурились, чтобы разобрать надпись, краем глаза заметив, что Почти-Блистательная впорхнула в комнату и устроилась на потолочной балке.

– Эти символы – «изысканная дама» и… «цивета»?

– Да. Личное клеймо великой художницы Янь Лянь. Ныне она ведет монашескую жизнь в обители Фань Куай, а когда-то пользовалась шумным успехом в столице.

Женские покои украсили в двух цветах – плодородном черном и счастливом красном. Придворный врач подтвердил, что императрица ждет ребенка. Дамы гадали, как это определила сама Инъё, такая коренастая и плотная, но в ее присутствии вели себя осмотрительнее. Та, что носит ребенка, владеет ключами от жизни и смерти, и ее сглаза следует всерьез опасаться.

После оглашения императрица, казалось, стала одержима всевозможными предсказаниями жребия. Она призывала прорицателей из города и из приграничных областей, из дальнего Нина и воинственного Чжу. Она принимала у себя мужчин, гадающих по камням, и женщин, раскидывающих карты, и даже человека, который не занимался ни тем ни другим, зато у него был конь, который отстукивал копытом номер предсказания в великой священной книге закутанного в покрывала южного народа.

Однажды, проводив провидца с запада к воротам, я вернулась в покои и увидела только что прибывшего гонца.

– Император Сосны и Стали удостаивает вас великой чести за то, что вы носите будущего принца.

Гонец преподнес императрице сверток в белом шелку, и, развернув его, она нахмурилась. У нее в руках оказалась золотая табличка на золотой цепочке, достаточно мягкая, чтобы на ней можно было оставить отметину ногтем, и такая тяжелая, что, если носить ее на шее, она непременно билась бы о грудь.

Императрица велела гонцу поблагодарить от нее императора, но я заметила, как на ее лице промелькнуло недовольство. Вместе с гонцом собиралась уйти и я, но Инъё меня остановила.

– Скажи, ты стала бы ее носить?

Еле слышно я принялась уверять, как полагалось, что меня сочли бы воровкой и казнили бы, заметив такую вещицу на моей грязной и ничтожной шее, но она лишь покачала головой.

– Скажи мне правду.

– Нет, мне не нравятся цепочки на шее.

– Вот и мне тоже. А теперь ответь, девочка, кто лучший из известных тебе художников?

Мне следовало бы назвать Чан Хая или еще кого-нибудь из тех мастеров, кто прославился при дворе искусными изображениями цветов и кропотливо вырезанными персиками. Но я так растерялась, что сказала правду.

Явившаяся во дворец по императорскому приказу Янь Лянь показалась мне высокой, как дерево, и неистовой, как вепрь, рыщущий в лесах близ столицы. Волосы она стригла совсем коротко, как монахиня, но выбривала на них, как на бархате, причудливые узоры; ее глаза были столь же узкими, как ее улыбка – широкой. В те времена она носила мужскую одежду и прошлась по женским покоям такой важной и самодовольной походкой, словно могла безраздельно завладеть целым миром, стоило ей только протянуть руку.

Янь Лянь взвесила золотую табличку на ладони и пропустила цепочку между пальцами, словно струйку воды. Попробовала оставить на табличке отметину ногтем, кивнула и повернулась к императрице.

– Я могу изготовить для вас из этого золота нечто прекрасное, но вы наверняка понимаете, императрица: ничто не дается даром.

Последнее слово неистовая искусница произнесла по-особенному. В то время ни я, ни императрица этого не знали, но Янь Лянь прибегла к выговору кварталов воды и цветов, где каждому плотскому удовольствию имелась своя цена и не существовало ничего постыднее, чем получить поцелуй просто так, словно подаяние.

Хоть императрица и не знала, на что намекает Янь Лянь, она уловила что-то в ее голосе и улыбнулась.

– Пойдем поговорим у меня. Нам надо обсудить множество эскизов. А ты, девочка… Как твое имя?

– Крольчиха, о великая императрица.

– Так вот, Крольчиха, пойди и сядь перед входом в мои покои. Не сходи с места и не подпускай к двери любопытных. Не желаю, чтобы кто-нибудь взялся копировать мои идеи.

Полагаю, в какой-то момент они и правда обсудили творческий замысел императрицы. По крайней мере, попона на маленькой золотой фигурке в точности повторяла боевое снаряжение имперских мамонтов. Впрочем, подобных разговоров я не помню. Зато помню смех и вздохи, кажется, плач, а может, это просто стоны становились все исступленнее, чем глубже дворец погружался в ночь. Помню, как один возмущенный возглас боли тут же рассыпался смехом, как с шорохом скользила кожа по шелку и по дереву. Подруги стащили для меня на кухне риса и солений, принесли мне и убежали. Я ела с благодарностью, но вкуса почти не ощущала, напряженно прислушиваясь к работе императрицы и художницы.

На заре, когда я уже начинала клевать носом на своем посту, дверная створка отодвинулась. Понимая, что поступаю неподобающе, я все же украдкой заглянула в опочивальню императрицы. Она лежала на спине, раскинувшись, слегка прикрывшись запятнанным халатом, а ее черные волосы, словно тушь, растекались вокруг головы. Императрица слегка посапывала, но это был звук, полный удовлетворения, и Янь Лянь покачала головой. Рассеянно ощупав свежий багровый укус на своем плече, она запахнула халат, пряча его.