Поцелуй смерти - Лорел Гамильтон Страница 67

Имелась раздевалка с туалетами как для мужчин, так и для женщин. У нас тут было достаточно женщин, чтобы наличие отдельного туалета не было глупым, как в те времена, когда мы впервые его строили. Все-таки приятно быть не единственной девушкой в коллективе. И когда мы оказались в раздевалке, Никки напомнил мне об еще одной причине, по которой девушкой быть приятно: взял меня на руки и поцеловал.

Поцелуй был нежным, а потом Никки отстранился и посмотрел мне в лицо единственным синим глазом.

– Больно было?

– Нет.

Он усмехнулся – яростно оскалил зубы – и снова поцеловал меня. На этот раз не так нежно: прижался ртом ко рту, и это уже было больно.

Я отдернулась:

– А это больно.

– Хотел почувствовать вкус крови у тебя во рту, пока у тебя от секса все не зажило.

– Ты же не садист, тебе не в радость причинять боль.

– Нет, но я ликантроп. Мне в радость вкус крови и мяса, а у тебя во рту как раз вкус того и другого.

– Есть оборотни, которые при этом теряют самообладание.

Я всмотрелась в его лицо, пытаясь понять, что это для него значит. Выверт вроде тех, что ему всегда нравились, но раньше не испробованный, или же тест – насколько я ему доверяю?

Он – моя невеста, так что чувствует то, что чувствую я, но невесты – это совсем особенный вид метафизических связей, не похожий ни на какие другие из тех, что у меня были. Я его эмоции не ощущаю. Смысл связи в том, что он ощущает мои и старается под них подстроиться. То есть в каком-то смысле он для меня загадка.

Я поняла, что несколько избалована способностью ощущать или разделять эмоции почти со всеми остальными. Когда-то навязчивая метафизическая связь была мне неприятна. Сейчас я на нее рассчитываю.

– Ты мне не доверяешь? – спросил он.

Ага, значит, проверка доверия.

– Ты – моя невеста. Я думала, ты не можешь причинить мне боль, тебе самому это будет неприятно.

– Ты любишь примесь боли к сексу. Я знаю, что это создает тебе удовольствие, а про себя я знаю, что люблю кровь, мясо и секс.

– Ага, – кивнула я. – Вся эта штука – дичь-охотник-погоня, почти у всех оборотней мешается с сексом.

Никки улыбнулся:

– Даже если мы до превращения равнодушны к вывертам, то после – их любим.

– Не стану спорить, – улыбнулась я.

– Можно тебя поцеловать так, как я хочу?

– Давай сначала все оружие сниму.

– Почему? – спросил он.

– Потому что, когда почуешь мясо и кровь, а у меня боль щелкнет выключателем, можем забыть о нем. А я не хочу, чтобы ты раздирал шитые на заказ кобуры, срывая с меня одежду.

Он улыбнулся еще шире, глаза засияли радостью.

– О’кей.

Он меня отпустил и шагнул назад, взялся за собственные кобуры и пистолеты. Я начала с наручных ножен с двумя посеребренными на кромке клинками. Мне снимать оружие дольше, потому что у меня и пистолеты, и ножи. Никки предпочитает пистолеты, а нож носит только складной для хозяйственных целей. Он не считает нож оружием, и хотя работать им умеет, но это не его сильная сторона. Ему бы пистолеты или рукопашная. Только что он показал Аресу, как умеет драться без оружия.

– Ты очень серьезная и о сексе не думаешь, – сказал он. – Почти печальная. Что случилось?

– Ох, как ты тонко на меня настроен.

– Ты знаешь: я живу, чтобы тебя радовать.

– Жаль, что это правда, а не романтическая риторика.

Я остановилась, снимая с себя поясную кобуру с «браунингом BDM». Ножи я уже сложила в запирающийся шкафчик.

– Я знаю, тебе неловко, что ты отобрала у меня свободу воли почти полностью. Мне приятно, что тебя это беспокоит, но я бы убил тебя, Мику, Натэниела, Джейсона – всех вас, прикажи мне мой прежний Рекс. И глазом бы не моргнул.

Я снова смотрела ему в лицо, пытаясь проникнуть в его мысли. Но это было как смотреть в стену: гладкую, нетронутую, пустую. Он красив, но его лицо ничего не выражало, и это не та непроницаемость, которой за много веков овладел Жан-Клод, и не мое коповское лицо. Это больше – или меньше. Социопатам нет необходимости выражать эмоции; обычно они это делают, научившись подражать мимике «нормальных» людей, но никогда не понимают тех эмоций, которые изображают. Они – идеальные актеры. Так они и живут среди нас, и многие из них считают, будто и мы притворяемся так же. Многие даже не представляют себе, что остальные люди испытывают эмоции, которых у них либо никогда не было, либо они выбиты жестоким обращением. Никки как раз из вторых – именно при жестоком обращении он потерял глаз, так что когда-то у него эмоции были. Может быть, он их из-за этого понимает лучше. Или нет?

– Одна из причин, по которым я подчинила тебя так полно. Социопаты никому не помогают, кроме себя.

– Ты так же безжалостна, как я, Анита. Но тебе это дорого обходится. Вызывает угрызения совести, сомнения в себе. У меня этой проблемы не было.

– Потому что ты был социопатом.

– Ты говоришь так, будто это изменилось, Анита. А это не так. Я остаюсь социопатом, только веду себя иначе – потому что ты не хочешь, потому что тебе будет плохо, если я сделаю что-то такое, о чем иногда думаю. А сама мысль сделать тебе плохо мне невыносима.

– Так я для тебя вроде Джимини Крикета?

– Натэниел мне показал этот мультик, так что я понимаю, какого черта ты этим хочешь сказать. Да, ты – мой Джимини Крикет. Ты мне говоришь, когда поступаю плохо. И заставляешь меня быть хорошим.

– Но у тебя все равно нет желания быть хорошим?

Он пожал плечами, сложил оружие в шкафчик и закрыл металлическую дверцу. Запирать не стал – можно не заморачиваться. Никто, допущенный в подземелья «Цирка», не посмеет коснуться чужого оружия. Такие недоразумения, бывало, приводили к гибели.

Он вытащил футболку из джинсов и стал снимать через голову. Медленнее, чем обычно, постепенно открывая плоский живот, выступающий сбоку участок широчайшей мышцы спины, грудные мышцы, плечи, вздувающиеся мускулами, и наконец руки, голые и массивные. Когда я глянула на его голый торс, у меня в груди на миг дыханье перехватило. Я смотрела в лицо Никки, на эти желтые-желтые волосы – такой у него был натуральный цвет – на эти пряди, упавшие клином на лицо; такая стрижка больше подошла бы завсегдатаю анимешных конвентов или рейверских танцевальных клубов. Никки умеет танцевать, что по некоторой причине меня поразило. Если бы он не был таким совершенным палачом и убийцей, то был бы потрясающим танцором в «Запретном плоде». Женщины западали бы на эту внешность, а уж очаровывать он здорово умел, когда приходилось притворяться. И танцевать он мог бы целый уик-энд напролет, просто чтобы показать, что может. Азарта соревнования у него бы на это хватило, но темперамент его не подходил для того, чтобы сделать это постоянной работой.