Героиня мира - Танит Ли Страница 66

Я вырвалась, он отпустил меня, и я ухватилась за край каминной полки, чтобы не упасть.

— Прекрасно, — сказала я и, не останавливаясь, заговорила дальше, — как вам будет угодно. Это самое супружество сердечного преподношения. Имение — заберите его себе — а теперь я должна лечь с вами в постель?

— Разумеется, нет, — сказал он. (Так, значит, он умеет смеяться.) — Если только… Нет, к сожалению, случай не из тех. — Он улыбнулся, снова сел за стол и поднял рюмку, намереваясь смешать привкус моих губ с бренди. — Могу ли я тешить себя мыслью о том, что вас убедил необузданный порыв моей страсти?

— У меня нет выхода, — ответила я, — мне остается только уступить.

Он долгое время молчал, и, обернувшись, я увидела, что он внимательно разглядывает бренди, к которому так и не притронулся. В конце концов он проговорил:

— Могу сказать вам лишь одно, Аара. Я не зверь и не лишен благоразумия. Если цель, к которой устремлены мои надежды, ускользнет от меня, я позабочусь, чтобы вам не пришлось за это расплачиваться. Если я добьюсь своего, вас ждет благополучие. Да-да, понимаю, сейчас оно не кажется вам привлекательным, но… пятнадцать лет. Милая девушка, возможно, лет через пять или через десять вы посмотрите на это иначе. Что касается детей, нам лучше бы их не иметь. Но если они появятся на свет, им не грозит бесчестие. Как только я вступлю в брак с будущей императрицей, что так или иначе вам претит, вы получите полную свободу во всем и будете связаны лишь номинально. Любой мужчина, на которого падет ваш выбор, — я вовсе не жду, что вы станете монахиней. И может быть, в этом неясном, далеком и маловероятном будущем, картину которого я набросал, мы с вами даже останемся друзьями.

Я присела на диван и взяла какое-то рукоделие, начатую раньше вышивку. Попытка оказалась неудачной во всех отношениях. Ни рукодельницы, ни дипломата из меня не получится.

Спустя некоторое время он снова встал.

— Поскольку я ограничен во времени, мне кажется, разумнее всего будет… пойти и лечь спать прямо сейчас. Отправлюсь в путь еще до захода солнца. Может пойти снег, и чем быстрее я поеду… — Он остановился возле меня, поднес к губам мою руку. Отклик во мне вызывали лишь его губы, а ласки — никакого. — Если хотите отказаться от принятого решения, сделайте это немедля, теперь же. Я не стану вас неволить. По крайней мере сегодня. Но если вы не сообщите мне об отказе, пока я не уехал, я буду считать, что мы окончательно обо всем условились. Вы слышите меня?

— Да.

— Скажите «нет» сейчас же. Или соглашайтесь. Если вы не отвергнете меня сегодня, я уже не отступлюсь. Серенад не будет. Мне необходимы звонкая монета и недвижимость. То же самое я могу получить и из других рук, но не так легко и, с позволения сказать, не так красива. Мне бы очень хотелось… — он тоже выбрал слова из армейского жаргона, намного крепче моих. — Но при этом я хочу, чтобы вы были счастливы. Итак?

— Да, — сказала я, не сводя глаз со своих неровных стежков.

— Посмотрите на меня, — велел он. Я послушалась. — Да, вы не из тех, кто станет лгать. Значит, на том и порешим. Встаньте, поцелуйте меня на прощание. До весны мы больше не увидимся.

Второй поцелуй оказался куда более страстным. Я отдалась на волю Карулана и собственных чувств. А в это время какая-то часть моей души стояла в стороне, бессмысленно и глупо заламывая руки и горюя. Но о чем? О чем?

После этого поцелуя мы распрощались. Как он и предсказывал, до весны мы больше не виделись.

3

Вместе со снегами явились лебеди. Озеро замерзло, и я приняла их за сугроб. Но сугроб оказался крылатым, и очертания его все время менялись.

Из дома вышли женщины с корзинами снеди. Я отправилась следом. Мы бросали лебедям кусочки хлеба и рыбы. А короли поднебесья хватали их клювами, похожими цветом на ноготки.

Как и рассказывал мне Кир Гурц, лебединая белизна расплылась по озеру, но совсем ненадолго. Мы были лишь памятной точкой на их пути к югу. С древнейших времен, возможно, еще до начала истории, какая-то сила заставляла их приземлиться здесь. Конюхи сделали проруби, чтобы они могли напиться. Не прошло и недели, а лебеди уже полетели прочь, словно взмывший в небо сугроб.

Иногда слуги катались на коньках по озеру, но только совсем рано поутру, чтобы не оскорблять моих чувств своим видом. Я не испытывала желания обучаться этому занятию. Я опять подросла, и платья, в которых не удалось выпустить швы, украсили богато расшитые вставки, пущенные по талии и кромке. Я больше не ребенок, уж больно высоко стало мне теперь падать.

Говорили, что вслед за лебедями должны появиться волки. Мне не стоит тревожиться. Эти звери боязливы, они нападают только на овец да зайцев или слабых, больных животных. В прошедшие годы охоту на волков затевали лишь затем, чтобы поразмяться зимой и отобрать псов для своры, а не потому, что грозила опасность.

Однажды я услышала, как среди леса поют волки. Только в отличие от зримых, но безголосых лебедей их не было видно.

От Карулана пришло целых три письма. Тон дружественный, но никаких излишеств. «Расскажите что-нибудь о себе, — писал он. — Конечно, я влюблен в вас. Но нельзя же мне любить просто картинку, помогите мне. Кто вы, очаровательная Аара из поместья Гурц?» В качестве подписи повсюду значилось лишь «Кристен К»; он сообщал, куда отправить ответ, чтобы он непременно попал к нему в руки. Теперь он в походе — он не говорил, где именно, — это запрещалось из стратегических соображений. Он просил, чтобы я, живя в заснеженном краю, думала о нем по-доброму. Он не писал о боях, не извещал меня о событиях. Вместе с третьим письмом мне передали драгоценное колье — серебряного крокодила, державшего в зубах собственный хвост и рубиновое яблочко… Зная наверняка, что ему достанутся мои деньги, он щедро потратился на меня и, вероятно, залез в долги. Мне взбрело в голову написать, что я оплачу его подарок. Но это было бы чересчур резко и бестактно. Мне никак не удавалось придумать, что бы еще сообщить в письме. Я не могла баловать его анекдотами из собственной жизни. Нацарапанная мною записка вышла натянутой, я поблагодарила его за колье, поинтересовалась, хорошо ли идут у него дела. Она напомнила мне письма пожилой родственнице, присылавшей мне подарки на день рождения или на Вульмартию, которые мне приходилось сочинять в пяти — или шестилетнем возрасте.

Зима. Казалось, она никогда не кончится. Да она только-только началась.

Той, другой зимой… Белизна леса, окружавшая нас. Черные мундиры на снегу, отчаянные усилия лошадей, следы кровавой бойни.

Иногда утром или вечером запах дыма, поднимавшегося над трубами дома или кухни, вызывал у меня тошноту. Мне снились сны.

В лесах подавали голос волки, а может, волчьи привидения — те, что оставили зарубки на колоннах веранды и подобно робким любовникам скреблись в двери, — я не видала ни одного из них.

Я все читала считала, пока глаза мои не превратились в прогоревшие дотла уголья; голова болела уже и днем и ночью. Я вышивала по образцу, цветы получались пьяными, а синенькие птички какими-то уродами. Роза следила за моими волосами.