Хозяйка Четырех Стихий - Мария Гинзбург Страница 65

Потрясенный Лакгаэр увидела, как кисть Верховного мага начала светиться, становясь все прозрачнее и тоньше, пока полностью не исчезла. На ее месте теперь находилось переплетение сияющих линий. Это был верх магического искусства. Шенвэль умел переходить на другой уровень существования, где жизнь существовала в виде чистой энергии, не обремененной материей. Лакгаэр знал, что в битве за Мир Минас Верховный маг целиком перенес себя на этот высший уровень, и войска мандречен окутало смертоносное сияние. Никто не видел возвращения Шенвэля в физическое тело, из-за чего Верховного мага и сочли погибшим.

В центре ладони начала сгущаться тьма. Тьма запульсировала. Лакгаэр увидел короткую, не более двух дюймов, иглу из черного горного хрусталя, оправленную в свинец. Эльф покрылся холодным потом. Это была Игла Моргота, которую когда-то носил Разрушитель – артефакты, которыми пользовались женщины, оправлялись в серебро из-за различия в свойствах мужского и женского Цин. Лакгаэр отшатнулся, невольно поднимая руки.

– Не двигайся, – резко сказал Верховный маг Фейре. – Не призывай свою Чи, иначе ты погиб!

Лакгаэр застыл. На кончике носа старого эльфа зависла капля пота. Лакгаэр скосил глаза. Капля сорвалась, упала на бумагу, и на ней расплылась звезда кляксы. Черное сияние стало затухать, и очень скоро исчезло совсем.

– Палец Судьбы, принадлежавший матери, находился в теле Балеорна, когда я был зачат, – сказал Шенвэль, снова зачерпнув мороженого. – А мать Вахтанга, экенка, так опасалась артефакта, что выпросила его у своего возлюбленного Разрушителя и носила тот Палец Судьбы не снимая. Вахтанг родился Музыкантом, как и я. Но отец научил его носить Палец Судьбы в теле, и Вахтанг мог не только призвать Цин, но и многократно усилить удар. Мы с ним расстались друзьями. Свой Палец Судьбы Вахтанг подарил мне на память. Этот подарок спас мне жизнь, когда я оказался на жертвеннике Ящера. И этот артефакт круто изменил судьбу другого экена буквально на днях. Но я отвлекся.

Шенвэль вытянулся в кресле, положил больную ногу на бархатный пуфик. Лакгаэр поправил косо лежавший лист, торопливо черкнул на нем несколько строк.

– Ах, Лакгаэр, – сказал эльф. – Если бы дракон знал, чему меня научит жрец Ящера в воспитательном лагере, он бы, я думаю, ни на миг бы не стал колебаться и принял предложение моей матери.

Старого эльфа передернуло.

– Разрушительница Пчела… – пробормотал Лакгаэр. – Она…

Шенвэль кивнул.

– Балеорн создал Клятву Синергистов. Мать хотела расширить границы применения клятвы. Как и любой жезл, Эрустим должен был усиливать силу своего хозяина; но у этого жезла хозяев было двое. Но когда жезл был готов, мать пришла показать его Балеорну – и обнаружила его в постели с красавицей эльфкой.

– Так значит, это правда, – сказал Лакгаэр задумчиво. – Я полагал, что все это сплетни, Балеорн ведь так любил ее…

Шенвэль криво усмехнулся.

– Мать старела, как любая человеческая женщина. Отцу, видимо, захотелось чего-то посвежей. Впрочем, это уже неважно. В отчаянии Пчела ударила Балеорна жезлом. И свойства Эрустима изменились. Теперь Балеорн любил Пчелу, любил только ее одну, беззаветно, самоотверженно. Как раб. Мать не вынесла этого и ушла. Через год отец покончил с собой – они ведь были Синергистами, Балеорн даже на расстоянии чувствовал, как мать страдает, и решил избавить ее от этого. Я по решению круга Волшебников Фейре отнес Эрустим Змею Горынычу и оставил на вечное хранение. Но Черное Пламя украл Эрустим, и тут выяснилось еще одно отвратительное свойство жезла. Мать любила владельца Эрустима, так же беззаветно и страстно, как Балеорн любил ее. И полюбила бы любого, кому жезл попал бы в руки.

Лакгаэр выронил перо. Шенвэль помешал ложечкой раскисшее мороженое.

– Мать жила с Черным Пламенем, – сказал он. – Да ты видел ее много раз, Королева Без Имени присутствовала на всех официальных церемониях.

– Но ведь именно она настаивала на твоей казни, – почти прошептал старый эльф. – Если бы не Хифкрист…

– Теперь ты можешь себе представить всю силу чар, – сказал Шенвэль ровным голосом.

Лакгаэр полез под стол за пером. Когда он вынырнул обратно, Верховный маг Фейре продолжал:

– В воспитательном лагере я подал прошение – я хотел играть в лагерном оркестре. Без Музыки я бы погиб. В ауру того, кто владеет мертвой силой, все время просачивается Цин Подземного мира, и надо его как-то преобразовывать. Иначе каналы заполнятся мертвой силой целиком, что и означает физическую смерть.

– В мое время там не было оркестра, – заметил Лакгаэр. – Война все ж таки…

– Решения пришлось ждать месяца три, – сказал Шенвэль. – Жрецы Ящера знакомились с моим делом. Мое прошение было удовлетворено. Но когда я первый раз участвовал в репетиции, мою музыку услышал проходивший мимо главный жрец Ящера, Дренадан. Он послушал меня минут пять, а потом схватил меня за руку и поволок в капище. Я понял, что мое исполнение не пришлось ему по вкусу. Но я сопротивлялся. Я ведь был приговорен к пожизненному заключению, а не к казни. Когда мы оказались в капище, я призвал Цин через Палец Судьбы и ударил Дренадана. Удар такой силы убил бы человека, но Дренадана так просто не возьмешь. И тогда он бросил нож, улыбнулся и сказал мне: «Наконец-то! Я так давно ждал тебя…». Дренадан оглядел меня с головы до ног и сказал: «Так вот ты какой. А ведь ты мог быть моим сыном». Я решил, что Дренадан – Разрушитель, один из любовников матери. Но все оказалось гораздо сложнее и вместе с тем проще…

Ровный голос Верховного мага Фейре звучал в покоях. Перо Лакгаэра летало над бумагой. «О Илуватар», думал старый эльф. – «Да, это все объясняет…».

Марфор увидел трех тритонов на парусе ладьи, приближавшейся к Круке. В лучах заката геральдические звери казались черными. «Аласситрон, что ли, вернулся», лениво подумал Марфор.

Эльфа прошиб холодный пот, когда он вспомнил, чей это герб. Марфор кубарем скатился с холма, спрыгнул в свою лодку. Эльф послал мощный магический импульс, от которого лодку закрутилась на месте, и Марфор сообразил, что не поднял якорь. Марфор торопливо намотал трос на руку и снова направил лодку вперед. На этот раз она послушалась чар.

Лодка Марфора выскочила из-за острова прямо перед носом ладьи князя Рабинского. Гребцы едва успели положить лево на борт, чтобы избежать столкновения. Эльф увидел мужчину в камзоле зеленого бархата и длинной фиолетовой мантии с горностаевым воротом, и узнал князя Ивана.

– Руки вверх! – рявкнул Марфор на мандречи. На лицах людей отразилось недоумение.

– Насколько я помню, этого не требуется по правилам дружественного визита, – сказал седой мужчина, стоявший рядом с князем. Марфор вспомнил, что видел его в госпитале в ночь разрушения замка. Кажется, Поджер называл старика бароном Владиславом. Марфор почувствовал, что краснеет, и порадовался, что из-за повязки на лице гости не видят его смущения. Человек был прав. Эльф все перепутал от неожиданности и выпалил первую фразу, которая пришла ему на язык. Марфор увидел в глазах людей свое отражение – свирепый эльф с бандитской полумаской на лице – и с трудом удержался от нервного смеха.